Максим Тихомиров - Красная планета

А потом война закончилась, и смысл оськиной жизни закончился вместе с нею.

Так случилось, что оськино умение, сделавшееся совершенно бесполезным, когда враг был окончательно разбит и побежден, заинтересовало человека, далекого от всей этой межпланетной ситуации настолько, насколько только может быть далек инженер душ человеческих от небесных эмпиреев. А тот, в свою очередь, рассказал о феноменальном парнишке из сибирской тайги другому инженеру — самому что ни на есть настоящему.

С ним-то и обещал сегодня познакомить Оську Алексей Иванович Гусев.

— Ты его не очень-то расспрашивай, Осип, — сказал вдруг Гусев. — Хотя бы по первости. Не любит он таких разговоров. Захочет, расскажет сам, если…когда поймет, что тебе можно.

— А мне можно? — спросил Оська.

— Несомненно, — подтвердил Гусев. Свет ранних фонарей отражался в его очках-велосипеде, что вместе с мефистофелевской, по извечной врачебной моде, бородкой придавало ему совершенно демонический вид.

— У тебя, Осип, с ним много общего. У него в войну тоже вся семья полегла. И не от человеческой руки…

— Так у половины страны такая беда случилась, — насупившись, сказал Оська.

— Все верно, — согласился Гусев. — Но вы с ним, думаю, сработаетесь. Оба ценные для страны кадры, обоим есть, для чего работать над всеми этими марсианскими тайнами…

— Он тоже их ненавидит? — спросил Оська.

Гусев помолчал.

— Все не так просто, Осип, — ответил он наконец. — Это у тебя по молодости лет все просто: любовь — ненависть, добро — зло, черное — белое… У Мстислава Сергеевича жена от красной лихорадки умерла в двадцатом. Красавица была, эх… Звали Аля. Любил он ее без памяти. Больше жизни любил. А она умерла… Он и сам едва не умер, но выкарабкался, хоть и похож стал на привидение. Никак поверить не мог, что ее больше нет. Стал странный. Заперся в своем сарае, с радио баловался, небо все слушал. Может, в Бога и ангелов уверовал от горя, и искал их там, меж звезд… Кто знает.

Гусев помолчал. Снял очки, крутя их в руках, часто заморгал, глядя вверх. Низкие тучи, словно столпившиеся аэростаты, прятали своими тушами небо. Если где-то там, в вышине, и метались ангелы с трубами и арфами, то увидеть их отсюда, с земли, не было никакой возможности.

— А потом? — осторожно спросил Оська.

— Потом… — Гусев встрепенулся, глянул озадаченно на Оську, вернулся от своих далеких дум сюда, в метель зимнего Петрограда. — Потом пожар случился. Когда сарай сгорел, оказалось, что строил он там ракету. Ракету, представляешь? Замахнулся на полет к Марсу, ни больше, ни меньше. Чудом уцелел, надышался угара да сажи, вид с тех пор — ровно как у чахоточного, или как у ветерана газовых атак, немецких да марсианских… Когда вязали его, все кричал про голос любви, что летит в межпланетной ночи. Мда… Вот так мы с ним и познакомились.

И он замолчал, словно вспоминая — надолго.

В самом конце улицы Красных Зорь, возле полузаметенного снегом домика, они распрощались. Ветер сек лица, снег набивался в проймы шинелей и за отвороты огромных меховых рукавиц. Мороз заставлял притопывать на месте даже ногами в подшитых валенках — что уж говорить про нарядные штиблеты, в которых щеголял доктор.

Решетчатые мачты радиоантенн целили в зенит остриями. Низкие тучи застили небо; по их сыплющим снегом брюхам настороженно скользил подслеповатый прожекторный луч.

— Сынишка у него был, — сказал Гусев. — Тоже в тот год сгинул. Твоих примерно лет был бы сейчас… Ну, словом, думаю, сойдетесь.

И Гусев стукнул в обитую крашенной жестью дверь. Дверь открылась, и навстречу им из электрического света выглянул бледный худой человек. Взглянул на гостей с высоты своего немалого роста, заморгал часто и беспомощно, как делают это очень близорукие люди.

— Заходите, Ося, — сказал он. — Я давно вас жду.

В печке-буржуйке с голенастым, выведенным в форточку дымоходом, гудело жаркое пламя. Посвистывали и разражались резкими щелчками бумажные тарелки репродукторов. Горели электрическим огнем шкалы радиоприборов.

Пили чай — уже не морковный, как в прежние военные времена, а настоящий, из жестянки со слоном на крышке. Оська крепко-накрепко сжимал в ладонях граненый стакан в стальном подстаканнике, чувствуя, как в тело проникает сквозь кожу тепло.

К чаю полагался кусковой сахар из вазочки. Сахар нужно было колоть специальными щипчиками, но Оська стеснялся. Попытался украдкой раздавить два куска в кулаке, как делал Аввакумов, один о другой, но сил не хватало, только ладони стали сладко-липучими. Лось заметил оказию, отнял у Оськи сахар и немедленно расколол его, бросив осколки в стакан. Теперь Оська завороженно смотрел, как тает сахар в кипятке, слушал гул огня за решетчатой дверцей и не знал, что делать дальше.