Наталья Коноплева - Записки из больницы. Больница Святителя Алексия

Ну ладно, наверное, не расслышали, у меня тихий голос.

Сняла куртку и попыталась пристроить ее в шкафу у входа. На вешалке куртка не помещалась, я сложила ее и стала укладывать на полку. Тут подлетела маленькая женщина в цветастом халате и выхватила у меня куртку: – Ну куда, куда суёшь! На плечики надо! Боишься, украдут?

Вообще-то она хотела, как лучше, она хотела помочь.

Нормальная реакция – начать оправдываться и объяснять, что на вешалке моя толстая куртка не поместится… Но жизнь научила, что вступая в объяснения и оправдываясь, мы ставим себя в подчиненное положение. Я молча взяла куртку из рук дамы, положила ее на полку и стала устраиваться на отведенном месте. Я еще не знала, что в дальнейшем это поставит меня в особое положение. Вся палата молча наблюдала.

В просторной палате семь кроватей. Чисто, красиво. И главное – нет телевизора, этого принудительного поставщика бездарных текстов, пошлой эстрады и чернушных новостей со смакованием катастроф и подсчитыванием трупов.

На соседней кровати женщина помоложе меня назвалась Еленой и объяснила, где взять полотенце и где помыть руки. Остальные напряженно молчали.

Театрализованное представление началось через час. Забегая вперед, скажу, что все эти темы и тексты в дальнейшем повторялись слово в слово каждый день, и по несколько раз на дню. Немудрено мне было их запомнить. За точность передачи – ручаюсь.

Дама в цветастом по имени Зина поудобнее уселась в кровати и стала вопрошать в пространство:

– А Кобзон жив?

Со всех кроватей ей с готовностью отвечали:

– Жив, жив!

– А почему его давно не видно?

– Не видно, не видно! – вторила палата.

Следующий вопрос был: – А Гурченко жива?

– Она умерла!

– Молодая умерла?!!

– Не совсем…

Перебрав любимых знаменитостей, Зинаида стала громко и подробно пересказывать старые новости про олигархов и политиков и содержание телешоу Малахова. Ей помогала старушка с очень громким голосом. Все это было громче и постоянней телевизора…

Представление было прервано вкусным обедом, который привезли прямо в палату. У тумбочек были удобные выдвигающиеся столики. После обеда – тихий час. А потом представление продолжилось.

Солировала Зинаида. Сладким задушевным голосом она протянула:

– Ах, как хочется домой! Сколько же мне дней осталось до выписки?

Со всех кроватей ей стали помогать подсчитывать дни. При этом Зинаида не выглядела слабоумной. Чувствовалось, что она ведет какую-то игру.

– А тебе сколько дней осталось? – пристала она к громогласной старушке.

Та призналась, что не помнит, какого числа поступила. Вся палата принялась наперебой восстанавливать забытую дату и подсчитывать дни. Шума и галдежа было часа на полтора. Потом опять перерыв. Зинаида утомилась.

Новая серия – сразу после ужина. Зинаида трагическим голосом:

– Как жалко, что Сталина отравили! Нет на вас Сталина! Самый справедливый человек!

– Да, Сталин, Сталин… – вторила палата.

Зинаида рассказывала, как в послевоенные голодные годы из поселка под Брянском они послали письмо Сталину, и тот их спас, прислав в местный магазин мешок крупы, консервы и еще кое-что (она подробно все перечислила). Но потом их семья все-таки перебралась в Москву.

И без всякой логики, забыв об уязвимости своей позиции:

– Был бы жив Сталин, он сейчас всех приезжих выгнал бы из Москвы! Просторно стало бы, хорошо!

Палата нехотя поддакивала.

Слышать это по десятому разу было утомительно. Читать или слушать радионаушники невозможно из-за шума. Я тихонько переговаривалась с соседкой Еленой. А Зинаида кричала на Елену: – Ты зачем с ней разговариваешь! Не разговаривай!

Елена, солидная дама и советник юстиции, могла позволить себе не обращать внимания и продолжать разговаривать. Она даже однажды посмела не ответить на обращенный прямо к ней вопрос о какой-то эстрадной диве:

– Не знаю, меня это не интересует!

Остальные в палате не смели так отвечать. Я не в счет, я была наблюдателем этого социального эксперимента.

Около половины десятого Зинаида говорила: Пора спать! – и выключала верхний свет. Если над чьей-то кроватью оставался гореть свет, Зина подходила и ругаясь, выключала. Все лежали притихшие. Она могла и ударить.

По ночам она громко храпела. Проснувшись от своего же особо громкого всхрапа, садилась на кровати и с ненавистью говорила в темноту палаты: – Храпят, как свиньи!

Всё это повторялось слово в слово день за днем.