Вальтер Лонго - Лонгевита. Революционная диета долголетия

Когда меня спрашивают, правда ли, что антиоксиданты (витамины C, E и т. д.) могут продлевать жизнь, я отвечаю так: попытки продлить жизнь за счет увеличения потребления витамина C — это то же самое, что пытаться улучшить небывалой красоты симфонию, добавив в оркестр еще одну виолончель.

Никто не спорит, что виолончель — чудесный инструмент, но, чтобы усовершенствовать симфонию Моцарта, надо быть талантливее самого Моцарта, так что наивно полагать, будто незначительные, по сути, добавления улучшат нечто практически идеальное. Здоровое человеческое тело устроено куда сложнее, чем симфония Моцарта. Только представьте: чтобы достичь такого совершенства, эволюции понадобились миллиарды лет. Продлить жизнь и начать процесс оздоровления организма не получится, если вы просто начнете пить больше апельсинового сока.

В университете, да и потом тоже, от нас, студентов музыкального факультета, требовалось умение сочинять нечто новое, доселе неслыханное, либо исполнять произведения как-то по-другому. Джаз можно изучать двумя путями: импровизировать либо сочинять музыку самостоятельно, и оба пути одинаково важны. В первом случае музыкант должен понимать, что он играет, и уметь не только подстроиться под звучащую мелодию, но и предугадать ее движение. При этом все должно звучать гармонично и красиво. И это только начало, поскольку именно импровизация в конце концов направляет музыку.

В науке такое «упражнение» заставляет ученого постоянно охотиться за новой, неожиданной информацией, опираясь при этом на научно признанную базу, а не на очередные «последние научные тенденции» из специализированных журналов, о которых через год никто не вспомнит.

Чувствую, у вас назрел вопрос: «А какое, собственно, это имеет отношение к моему здоровью?» «Самое прямое», — скажу я вам. Дело в том, что, не поменяй мы образ своего мышления, не откройся новым возможностям и гипотезам, и современные медики так и не научились бы диагностировать и лечить различные болезни и оставили бы без внимания множество открытий, начиная с пенициллина Флеминга и заканчивая структурой ДНК Джеймса Уотсона и Фрэнсиса Крика.

Есть еще одна причина, почему я рассказываю о своей жизни в Техасе, — именно там я начал изучать процессы старения организма. Однажды на втором курсе наш куратор спросил меня, когда я пойду на курс «Преподавание музыки», предусмотренный учебной программой, на котором буду дирижировать ансамблем. «Руководить ансамблем? Вот этими, которые маршируют? Да ни за что!» — мелькнуло у меня в голове. Я рок-музыкант, и никто не заставит меня напялить дурацкую форму и руководить кучкой марширующих и танцующих неумех, с горем пополам пиликающих на своих инструментах.

Тогда-то я и понял, чем по-настоящему хочу заниматься в жизни — изучать, как человек стареет. Среди моих знакомых больше всего страшились старения молодые люди не старше тридцати лет, хотя в большинстве случаев раньше сорока у них не диагностировали никаких болезней. Эта тема все больше меня увлекала, и «невыполнимая миссия» понять причины старения и смерти натолкнула на мысль (впоследствии она стала фундаментальной для нашей области) о том, сможем ли мы отсрочить или вообще избежать многих распространенных болезней, если вмешаемся в процесс старения. Меня не столько интересовало, почему люди стареют, сколько то, как удержать молодость. Почему для мыши молодость — год, а для человека — сорок лет? Возможно ли оставаться молодым все восемьдесят?

Тогда возник новый вопрос: какую научную область выбрать, чтобы изучать старение? Я выбрал естественно-научный факультет и специализацию в области биохимии. Профессор Нортон, заведующий кафедрой, сказал мне: «Давай-ка проясним ситуацию. Ты — студент джазового отделения, никогда не изучал биологию, но хочешь перевестись на биохимию, чтобы изучать старение? Да ты с ума сошел. Готов спорить, что не продержишься и семестра».

Честно говоря, его слова меня испугали. Мой отец был полицейским, мать — домохозяйкой, оба со средним образованием, и учеба на отделении биохимии в университете и правда показалась мне делом безнадежным.

Я всегда сомневался, смогу ли доучиться до конца, но, думаю, неуверенность в себе мне очень помогла в моей научной работе, ведь я сомневался во всем и всегда. Даже в лаборатории ежедневным «словом дня» у нас было «паранойя». Я учу своих студентов и аспирантов, с одной стороны, «по-американски» верить, что все возможно, но с другой — что нельзя полностью полагаться ни на свои, ни на чужие выводы, ведь ошибкам всегда найдется место, и что любые результаты могут потерять свою значимость, как только в ходе новых экспериментов мы взглянем на наше исследование под другим углом.