Олег Макаров: Вратарь

Я пытаюсь заглянуть в раннее детство. Хочу вспомнить его по возможности подробней. Но это не так просто, хотя на память не могу пожаловаться. Все кажется словно в перевернутом бинокле: далеким, едва различимым. Всплывает лишь самое приметное. И этим самым приметным, как ни странно, является больной зуб. Именно с ним связано приятное воспоминание.

Мне пять лет. Я единственный сын Александра Дмитриевича и Александры Александровны Макаровых. Мы все «Александровичи» или «Александры». Поэтому в военном городке, где служит мой отец, нас в шутку называют «Александрийской семьей».

Итак, я не просто сын, а единственный! Ну, а что это такое – понятно. Когда у единственного пятилетнего сына болит зуб и он, этот сын, скулит, как кутенок, не смыкая целую ночь глаз, матери кажется, что уже наступает конец света. Она готова на что угодно, лишь бы напасть оставила в покое ее сына.

– Олегонька, миленький, потерпи до утра. Я поведу тебя к доктору, он вырвет зуб. Тебе сразу станет хорошо.

В ответ я реву сильнее. Мать прижимает мою голову к груди и тоже плачет. Отец нервно шагает из угла в угол. Мне больно, и я очень боюсь врача. Это, должно быть, в самом деле страшно, если даже отец, командир, так озабочен.

– Не пойду к доктору. Никогда не пойду.

– Но это же надо, Олегонька!

– Все равно не пойду. И тут мать находит верное средство.

– Если пойдешь, куплю тебе снегурочки. Ну, послушайся.

«Снегурочки» – магическое слово! До сих пор нам, детишкам, отцы мастерили самодельные коньки. Это делалось просто: к куску дерева прибивалась толстая проволока, и – айда! Стать обладателем настоящих коньков, блестящих, как серебро, с горделиво загнутыми носами – это ли не настоящее счастье! Мне кажется, что я ослышался.

– Купишь?

– Куплю, куплю, миленький. Вот пойдем к доктору, а потом сразу в магазин.

Но я все еще боюсь подвоха и выдвигаю контрусловие.

– Нет, ты раньше купи, а потом к доктору. Так, благодаря больному зубу, я получил настоящие коньки. И позже, когда он уже был удален, я еще долго прислушивался к остальным зубам, надеясь, что хоть один из них снова заболит и это принесет мне еще один подарок.

Итак, в пять лет я впервые познакомился со спортом. Разумеется, это знакомство было шапочным. Я был слишком мал, да и наш городок не блистал тогда спортивными возможностями. Но тем не менее я с большим увлечением (нередко до изнеможения) катался на коньках. Это увлечение много позже очень помогло мне стать хоккеистом.

Впрочем, не одни коньки владели моим воображением.

Алтай – величественный и суровый уголок страны. Зимой тут свирепствуют холодные ветры. Они забивают дыхание, леденят землю. Когда за окном завывают ветры, приятно свернуться калачиком под одеялом и слушать захватывающие дух рассказы отца о подвигах красноармейцев и командиров.

Алтайская зима – это, в тихую погоду, веселый бег на коньках, это не знающая компромиссов «война» снежками, это огромные снежные бабы с воткнутыми вместо глаз недотлевшими сучьями. Как ни трясутся над нами матери, мы все равно проводим на воздухе много времени, играя, выдумывая самые фантастические забавы. Вырастая в суровых условиях, мы не боимся мороза. Мы крепки и здоровы. Разница в два-три года не играет роли, и все дети военных, живущие в городке, вместе коротают досуг.

Разумеется, мы вспоминаем рассказы отцов, мастерим самодельные шашки и разыгрываем сражения, целью которых является поголовное истребление «беляков». И, конечно, столько мальчишек, сколько их было в городке, по очереди изображают Чапаевых, Петек, Фурмановых.

Словом, рубцовский период моего детства был целиком посвящен «ратным подвигам».

Родители, это я хорошо помню, зачислили меня в разряд «беспокойных мальчиков». Образ такого мальчика удачно нарисовал Константин Паустовский в главе, где он вспоминает свои встречи с Бабелем («Время больших ожиданий»). Тогда приятеля Паустовского доводил до бешенства гостивший в его доме племянник из Киева. Маленький гость так изводил дядю, что был охарактеризован одним очень точным словом – «тот» мальчик.

Мы тоже были «теми» мальчиками, и нашим родителям часто было не до смеха. Ведь трудно предположить, что моему отцу было очень весело, когда однажды я предстал перед ним в его рабочем кабинете и немногословно объявил: