Борис Дедюхин - СЛАВА НА ДВОИХ

Да, в 1964 году на Лорельском ипподроме собрались воистину лучшие лошади света. Американский мерин Келсо, занявший первое место, имел до этого наибольший истории скачек общий выигрыш — почти два миллиона долларов — и специальным жюри из знатоков конного спорта пять лет подряд признавался в США «лучшей лошадью года».

Американский жеребец Ган-Бой, случалось, побеждал Келсо в скачках: например, в Вудвуд Стейкс выиграл у него «ноздрю». Про Ган-Боя говорили, что он мог бы быть лучшей лошадью Америки, не будь он современником Келсо.

Французская Белль-Сикамбр, взявшая в том году приз Дианы (Дерби для кобыл), на проводке перед стартом была удостоена самого большого внимания зрителей и знатоков. Так же, как жеребцы вообще обычно веселы, бодры и смышлены, так кобылы, как правило, имеют другой характер — они завистливы, боятся щекотки, играючи и всерьез лягают задом, а потому и перед стартом выглядят невыигрышно, но эта француженка была исключением: прежде чем выйти на круг, она долго охорашивалась, а скакала перед трибунами так элегантно, так грациозно и легко поднимала и опускала точеные ножки, будто чуть касалась травы кончиками копыт.

Высоко оценивалась шансы лучшей итальянской лошади Веронезы и японского жеребца Рио-Форель, победителя приза Императорский кубок.

Анилин сначала никого не удивил: молод, из себя невидный, ни ростом, ни мастью, по экстерьеру вроде бы простоват, послужной список небогатый — это было ведь еще до приза Европы и Триумфальной арки.

Конечно, нет никакого резона обижаться: тогда, 11 ноября 1964 года, имя Анилина впервые прозвучало на весь мир — скачка не только транслировалась по телевидению, но и комментировалась по радио на шести языках, в том числе и на русском.

— Кто тогда видел его — навсегда запомнил. Анилин может сделать честь любой конюшне, — убеждал Каскарелло, словно бы Николай не знал этого. — К тому же нам известно, что в шестьдесят пятом году он был непобедим в пяти соревнованиях и завоевал Большой приз Ев­ропы, неся внушительный вес — шестьдесят два килограмма. Вот почему нам так хочется видеть его у себя в гостях еще раз. Хочу напомнить, что победителю этой скачки будет присвоено звание «Лучшая лошадь мира».

Приглашение было принято, Анилин начал собираться в дальнюю дорогу.

Не любил он автобус, всегда болел в поездах, но само­лет—хуже ничего придумать невозможно, его Анилин просто панически боялся.

Как-то Николай делал галопы, а в это время над за­водским полем летчики на маленьком самолетике разбрасывали удобрения. Сели, остановили пропеллер, просят:

— Покажи нам свою знаменитость.

Жалко, что ли: Николай завернул в их сторону. Анилин увидел самолет—маленький, не такой, на каких летал, и молчащий, но все равно до того на него осерчал, что на дыбы взвился, потом подхватился и с нелошаднным виз­гом бросился прочь.

А однажды поднялась на заводе среди ночи тревога: Анилин заболел! Телефонные звонки по квартирам, беготня— примчались в конюшню директор, начкон, ветврач и, конечно, Николай. Бледный, перепуганный дневальный рассказывает:

— Крутится волчком, мокрый весь... Может, колики в животе, только я ничего такого ему не давал...

В чем дело, никто понять не может. Зашел Николай в денник и — что такое: гул, ровный и мощный, словно бы самолет летит. Поднял голову, видит: форточка в окошке отошла и в ней февральский злой ветер гудит.

Сбегал дневальный наружу, подпер форточку вилами, и Анилин сразу успокоился.

Так что было совсем непростым делом уговорить Анилина еще раз пуститься в путь по воздуху. Пришлось пойти на обман: на аэродроме во время посадки прикрыть ему щитками глаза.

Улетали из Западного Берлина на самолете авиакомпании «Пан Америкэн». До самого трапа Анилин шел доверчиво, но, наступив на обитый гофрированной резиной мостик, видно, что-то вспомнил, запнулся. Николай тут же сунул ему в рот загодя припасенную шоколадку, Анилин ослабил бдительность и огляделся, когда уж находился в узком стойле, прочно прикрепленном к полу самолета. Насибов и Кулик, не мешкая, привязали его с двух сторон к специальным кольцам, а перед носом повесили брезенто­вую кормушку. Анилин с подозрением осмотрел все, но придраться ни к чему не смог и занялся овсецом.

В воздухе он чувствовал себя плохо, самолет его укачивал. Возможно, что его и тошнило, но лошадь не мо­жет вырвать — так у нее устроен пищевод: у входа в желудок есть клапан, действующий, как ниппель насоса, ко­торый в мяч или велосипедную камеру воздух пропуска­ет, а назад нет. Случается, лошади вообще не могут пе­ренести полет, впадают в истерику.