Лев Филатов - После матча

Дважды, в семидесятом в Мехико и в семьдесят восьмом в Буэнос-Айресе, я очутился на уличных футбольных празднествах. Наверное, лучше сказать не очутился, а был застигнут. Спустя считанные минуты после того, как города облетела весть о победе (в Мехико мексиканской сборной над бельгийцами, а в Буэнос-Айресе сборной Аргентины на чемпионате мира), дома словно бы наклонили и из них вытек народ. Остановилось движение, исчезла полиция, посчитавшая за благо слинять, на тротуарах для пешеходов остались узенькие проходы вдоль стен. Улицы, проспекты, переулки, площади заняли необозримые, нескончаемые полчища веселящихся людей. Оба раза я тихонечко продвигался вдоль стен, касаясь их плечами, стараясь не привлекать к себе внимания, мечтая поскорее добраться до отеля. Я не знал, чего ждать от толпы, не знал, что входит в ритуал празднеств.

Пожалуй, если бы меня еще раз застигли подобные события, я держался увереннее. На следующие дни и мексиканские и аргентинские газеты, напечатав репортажи и фотографии в целый лист об этих шествиях, на видном месте сообщали, выделив шрифтом, что не зарегистрировано ни единого происшествия, несчастного случая, хулиганства, драки, никто не задержан. Любопытно и то, что шествия тонули в бумажном дожде (точнее бы сказать – в снегопаде, но слово не для этих горячих городов), мелко нарезанные клочки кидали и вверх, из толпы, и вниз, с балконов. Казалось, наутро улицы будут белым-белы, и города погрязнут в мусоре. Но утром всюду было тщательно подметено, как мне объяснили, такова обязанность домовладельцев. Только кое-где на деревьях, куда не дотянуться метлой, висели бессильные ленты серпантина. Но все это выяснилось назавтра, а в разгар, празднества постороннего прохожего, европейца, оно не могло не пугать.

Надо садиться работать, но ни шторы, ни жалюзи не спасали от невероятного шума. Выкрики, скандирование, хоровое пение, трубы, барабаны, дробь от ударов ложками по дну перевернутых кастрюль, автомобильные сирены. Машины тоже участвовали в шествии, и легковые и грузовики, увитые лентами, цветами, с наспех изготовленными транспарантами. Куда все это двигалось, по-моему, не знал никто, шли, повинуясь порыву, ликуя, приплясывая. Трудно было предположить, что манифестация – из одних болельщиков, весь город был рад воспользоваться случаем и разделить с ними радость.

В Буэнос-Айресе мы жили в соседних комнатах с корреспондентом «Известий» Борисом Федосовым. Ему, как и мне, дозарезу было необходимо сесть за машинку. Но мы слонялись друг к другу, гоняли чаи, закусывали, вспоминали он свою редакцию, я свою, и даже в комнатах нам приходилось напрягать голос, как на сцене.

– Подумать только, все это из-за футбола! – выкрикнул Федосов.

– Нам с вами этого не понять,- столь же громко откликнулся я.- Надо здесь родиться.

– Нет уж. А наш сосед в ложе?!

Было вот что. В ложе прессы – скамейки на троих. Третьим с нами сел журналист-аргентинец. Шел последний матч чемпионата, финал. Долго в счете вела аргентинская сборная. Потом голландцы сравняли- 1:1. Судьба матча и титула повисла на волоске. И тут мы с Федосовым ощутили, что нас подкидывает. Мы не сразу поняли, в чем дело. Не весь ли «Ривер плейт» ходит ходуном? А оказалось, что нашего соседа била дрожь, да такая крупная, лошадиная, что нашу общую скамейку затрясло. Добро бы мы сидели среди болельщиков, но в ложе прессы, где принято подчеркивать бесстрастность, рафинированную объективность, это было сверхнеожиданно. Наш черноволосый щеголь сосед, забыв про свои холеные усики, про то, что он сеньор в белоснежной сорочке с галстуком, про свою тетрадочку и «паркер», тупо уперся взглядом в поле и дрожал безостановочно, как осиновый лист, не делая попыток взять себя в руки. На него неловко было взглянуть. Мы терпели качку, пожимая плечами.

Я бывал в дни окончания чемпионатов мира в Стокгольме, Лондоне, Мюнхене. Эти города из берегов не выходили, продолжали жить как жили, и разве что где-то, в стороне друг от друга, прошлись по улицам с пением и выкриками кучки отпетых болельщиков, выглядевших там не совсем нормальными.

Заатлантические футбольные ликования для меня загадка. Что это – власть футбола, обычай, темперамент? Не знаю, иная жизнь, иной уклад. Не иронизирую, не осуждаю. Но все увиденное осталось для меня непонятным и чуждым.

…Думаю, что в анатомических изысканиях упускается из виду зависимость футбола от аудитории, желающей его видеть таким, чтобы она могла и восторгаться и негодовать в полную меру своего представления о красоте и человеческих доблестях. Как бы футбол ни подравнивали к общим закономерностям, он все-таки сориентирован на свою публику.