Александр Котов - В шутку и всерьез

– Днем лежать, делать легкие массажи, – был его приказ, – может быть, пройдет!

Радостные, помчались мы из госпиталя продолжать шахматные битвы.

И вот сиднейский турнир закончен. А ноге стало совсем плохо. Сразу же после заключительного тура мы поехали к Холлинсу. Теперь и он был неумолим.

– Завтра в госпиталь! – приказал Мистер и, когда я попробовал было протестовать, выразительно махнул рукой, как бы выбрасывая что-то в окно. – Шутить нельзя – воспаление вены. Если не ляжете в госпиталь – ноу Котов!

Что скажешь на такое заявление?! На сей раз мы покидали госпиталь менее веселыми. По иронии судьбы вечером состоялся банкет в честь моего приезда и победы в турнире. Шахматисты и гости расположились в уютном доме и прилегающем к нему садике одного из сиднейских любителей шахмат. Прибыли на праздник из Канберры посол СССР в Австралии В. И. Логинов и секретарь посольства. Это был, пожалуй, самый необычный банкет за все время существования столь приятного способа отмечать торжественные события.

Мужчины в черных костюмах и дамы в вечерних туалетах медленно гуляли по огромной веранде, иногда спускаясь в садик, чтобы получить прямо с вертелов кусок жареной курицы или сочного говяжьего филе. Всякий раз на лицах гостей появлялась полурастерянная, полусмущенная улыбка, когда они видели маленький столик на краю веранды. За ним, высоко задрав левую ногу на спинку подставленного кресла, сидел подавленный, опечаленный виновник торжества. Лишний глоток виски и приятное австралийское вино не выбили из моей головы назойливую, тревожную мысль: завтра утром в госпиталь…

Главная сестра госпиталя, спрятав испытующие глазки под огромным крахмальным капюшоном, начала мою анкету вопросом не очень приятным:

– Кто самый близкий вам человек в Сиднее?

Не трудно понять, на какой случай надобны эти сведения. Посмотрев на привезшего меня секретаря шахматной федерации Австралии Локвуда, я произнес:

– Запишите: "Билл Локвуд".

Сиднейские шахматисты с моей легкой руки долго потом звали этого симпатичного человека "кузен Билл".

Затем сестра дала мне подписать три документа. Первый: дирекция госпиталя не отвечает за ценности, имеющиеся в моих карманах; второй: я предоставляю врачам право производить над собой все те операции, какие они сочтут нужным делать; и третий: я обязуюсь оплатить все расходы по проживанию в госпитале и лечению. Тут же мне вручили расценку всех лабораторных операций. Рентген – три фунта, анализ крови – два, мочи – фунт. В тот момент мне было не до денег, но позже, когда я стал выздоравливать, я с испугом перечитал внушительные цифры больничного прейскуранта. Поистине нелегко болеть в стране, где платишь за каждый шаг!

И вот я в кровати, в отдельной комнате, специально оборудованной в память о каком-то покойном капитане. Удобно, светло, чисто. Через пятнадцать минут окончательно устанавливается диагноз – инфекционное воспаление вены левой ноги. И тут же начинается лечение. Кстати, за все время пребывания в госпитале я не видел ни истории болезни, написанной врачами, ни вообще каких-либо бумажек. Все распоряжения сестрам давались устно и выполнялись пунктуально и аккуратно.

Лечили меня способом оригинальным. Проткнув вену руки полой иглой, врач соединил ее трубочкой со стеклянным сосудом, подвешенным высоко над кроватью. Оттуда жидкость капля 'за каплей попадала в мою кровеносную систему. Два раза в сутки врач прикреплял новую банку. Всего через меня прошло за пять дней около десяти литров жидкости. Я не понимал тогда, почему банку меняет обязательно врач, почему сестра каждые полчаса проверяет интенсивность движения жидкости. Только потом, в Москве, мне объяснили причину такой скрупулезности: нельзя допускать воздух в кровеносную систему человека – уже несколько попавших в кровь кубиков воздуха несут неизбежную смерть.

Так началась моя госпитальная жизнь вдали от Родины, в кругу совершенно чужих людей. Я успокаивал себя, как мог, шутил с сестрами и нянями, говоря им, что я теперь напоминаю сосуд из детской задачи по арифметике: "В одно отверстие вливается, в другое выливается…" Кстати, объясняться с нянями было не так– то просто. Как все смертные, я был обучен английскому языку "салонного типа", а няни и сестры задают часто вопросы, не предусмотренные никакими учебниками. Выручали жесты.

К вечеру жизнь в госпитале замирает, врачи и сестры – кроме дежурных – уходят домой, и на душе становится тоскливо. Я вспоминал дом, Москву, и настроение еще больше ухудшалось. В окне в предвечерней дымке виднелся Сидней. Вот знаменитый мост– гигант, даже в Соединенных Штатах редко увидишь такое сооружение. Сиднейцы гордятся своим мостом: "Вы уже видели мост? Вот посмотрите, какой у нас мост!" Он действительно великолепен. Транспорт идет в несколько рядов. На самом верху величественной фермы по параболической балке весь год передвигается тележка. Это маляры: пока они успевают окрасить ферму до конца, обильные дожди смывают краску там, где была начата работа. И тележка движется обратно!