Виктор Васильев - Загадка Таля. Второе «я» Петросяна

В этот момент я тихонько подсел к находившемуся в зале Болеславскому. Обычно невозмутимый, он низко склонил голову над карманными шахматами и лихорадочно проверял комбинацию Петросяна. Да, ошибки не было, мельница была сработана на совесть, и вот сейчас колесо придет в движение. Вдруг Болеславский, подняв голову и взглянув на демонстрационную доску, чуть слышно застонал: Петросян, поспешив в цейтноте, сделал ход, который разрушил весь замысел! Нет, этот ход не проигрывал, но разве не горько было Петросяну, что вместо прекрасной победы, которая доставила бы эстетическое наслаждение миллионам любителей шахмат, его мельница смолола очередную прозаическую ничью?..

Даже и с таким крупным изъяном двенадцатая партия вызвала небывалый энтузиазм. Тон комментаторов, изменившийся уже после седьмой и десятой партий, теперь стал совершенно иным. Объективный Эйве очень коротко и очень точно определил ситуацию:

«Чемпион мира превосходит пока не только Спасского, но и самого себя. Мы хорошо знаем Петросяна как глубокого стратега, отличного защитника, знатока эндшпиля. Но в этом матче мы видим еще нового Петросяна. Он жертвует, контратакует, атакует. Одним словом, вырисовывается опаснейший тактик».

А вот что заявил редактор английского журнала «Чесс» мастер Вуд:

— Игра Петросяна в партиях, которые я имел возможность лично наблюдать вместе с группой английских любителей шахмат, посетивших Москву, во всех нас неизмеримо увеличила уважение к его таланту. Мне думается, что такой же сдвиг во мнениях будет происходить во всем мире…

Да, сдвиг, безусловно, происходил, не мог не произойти. Таль, например, в статье, подводившей итоги первой половины матча, признал, что «такого удушения пешками, какое имело место в седьмой партии, шахматный мир не видел со времен матчей Лабурдоне — Мак-Доннель». О двенадцатой партии Таль сказал, что она, даже и «незавершенная», бесспорно, останется в сокровищнице шахматного искусства. Да, наконец, и счет — 7:5 был таким, что чемпион мира мог, казалось, быть абсолютно довольным.

Но Петросян был расстроен. Вспомните, сколько раз приходилось ему выслушивать однообразные упреки в сухости игры, в чрезмерной осторожности. И вот в единоборстве с опаснейшим противником, которого чуть не весь шахматный мир считал непобедимым, он, осторожный Петросян, в седьмой партии жертвует ладью за коня, в десятой отдает уже две ладьи за легкие фигуры, а в двенадцатой осуществляет целый каскад жертв! Заверши он логически свою грандиозную комбинацию — и самые придирчивые критики вынуждены были бы признать, что благоразумному, рациональному чемпиону не чужды, оказывается, романтические порывы и что Петросяном, даже когда приходится принимать самые ответственные решения, руководит не только рассудочность, но и, выражаясь словами Ласкера, чувство художника.

Одна мысль причиняла ему особенную боль. Почему он не нашел сильнейшего хода в двенадцатой партии, которая могла стать лучшим творческим достижением его жизни? Да потому, что, на свое несчастье, увидел ход, гарантировавший ничью. А уж когда он нашел ничью, то уже не мог заставить себя искать другое продолжение.

Эта творческая трагедия Петросяна не ускользнула от внимания наблюдателей. Тот же Таль так впоследствии рассказывал о том, как должна была отразиться на Петросяне ничья в двенадцатой партии: «Конечно, со спортивной точки зрения, эта ничья ничем не ухудшила его положения, но неутолимая жажда художника, чувство обиды зато, что прекрасный замысел остался неосуществленным, портит настроение».

И еще как портит! Обычно он никогда не истязал себя запоздалыми укорами. Но на этот раз Петросян-художник страшно разгневался на Петросяна-спортсмена. Петросян-тактик обвинял в превышении власти Петросяна-стратега. Словом, второе «я» перессорилось с «первым». Добившись в матче, несмотря на упущенное, большого перевеса, чемпион вдруг с каким-то страхом почувствовал, что не видит смысла в дальнейшем единоборстве, почувствовал апатию…

Налицо были все признаки психологической депрессии. С разрешения врача Петросян взял перерыв. А когда спустя несколько дней вновь вышел на сцену Театра эстрады, он увидел перед собой посвежевшего, бодрого, улыбающегося Спасского. От подавленности, которая так была заметна в Спасском во время последних партий, не осталось и следа. И сердце Петросяна сжалось от недоброго предчувствия.

Предчувствие его не обмануло. В тринадцатой партии, которая поначалу развивалась по образцу первой, Спасский применил усиление и получил позиционный перевес. Чемпион мира вновь, как это уже не раз случалось в матче, пожертвовал ладью за коня, но теперь, увы, вынужденно. Правда, Спасский при доигрывании допустил погрешность, и Петросян получил большие шансы на ничью, но, в свою очередь, ошибся и проиграл.