Евгений Гаткин - Все о самбо

Больше всего на свете в детстве я страдал от своей физической немощи. Одному Богу известно, что я пережил в этот период! Я был слаб физически, и те, кого я побаивался, если были в дурном настроении, низводили меня до состояния червя земного. Такие унижения надолго выводили меня из равновесия и заставляли презирать себя… Ведь вопреки чести я искал расположения меня презревших.

Когда кто-то публично насмехался над моей хилостью, я страдал, и страдания были тем горше, чем слабее был мой обидчик. Если, дрожа от страха, я все же решался кого-то вызвать на поединок, конец его всегда был предрешен: я, рыдая и в крови, уходил под издевательские выкрики зрителей.

А уж когда родители приходили в школу и просили оградить меня от физических расправ, ситуация вообще выходила из-под контроля. К моему имиджу презренного слабака добавлялось не менее позорное – ябеда. Я всегда недоумевал, почему человек, подвергшийся необоснованным издевательствам, должен безропотно сносить унижения и, без боязни прослыть ябедой, не может обратиться за помощью в общественные, государственные и международные организации, кстати, призванные защищать честь и достоинство личности, на худой конец апеллировать к отдельным гражданам… Именно это в нашей среде считалось самым большим позором.

Но сильнее мук физических были моральные терзания. Каждое поражение на поле брани (а им не было числа) больно отдавалось в моей измученной душе.

Я был совершенно некультурным физически, поэтому не любил физкультуру. Учитель этой самой физической культуры Василий Игнатьевич меня не жаловал. Он отдавал предпочтение крепким, шустрым и хорошо тренированным. Прыгал, бегал, метал и подтягивался я хуже всех. Опережал только самых болезненных девочек. Любой неудачный подход к снаряду вызывал смех товарищей, а это-то и было самым страшным испытанием.

Нельзя сказать, чтобы во дворе я не играл в футбол, бадминтон и прочие спортивные игры. но в кучу предпочитал не лезть…

Я был полной противоположностью своего папы. До войны, в 17 лет, он окончил парашютную, а через год и летную школу. На фронте был пилотом тяжелых ночных бомбардировщиков, комиссаром особой эскадрильи специального назначения, подчинявшейся непосредственно командованию Воздушно-десантных войск. В сорок втором его самолет под Брянском сбила немецкая зенитная батарея. Отец был ранен. Приказал экипажу покинуть плохо управляемый самолет и, уже теряя сознание, выбросился сам. Экипаж пропал без вести. Мой отец оказался на вражеской территории в ста километрах от линии фронта, но выбрался к своим. С сорок второго по сорок четвертый год отец воевал в парашютно-десантных частях. Командовал батареей «сорокапяток», потом диверсионно-разведывательной группой. В сорок четвертом со своими бойцами разгуливал по занятому врагом Сталино (ныне Донецк) под видом начальника немецкого патруля.

Смекалка, сила воли и хорошая физическая подготовка не раз спасали ему жизнь. Он был прекрасным спортсменом и до сорока пяти лет входил в расчет воздушного парада в Тушине. В последние годы своих выступлений головокружительными трюками открывал его парашютную часть. Например, отделялся от самолета и парашютировал на шестнадцатиметровом вымпеле. Потом открывал парашют и в воздухе играл на фанфаре «Слушайте все!». К началу шестидесятых у него было более семисот прыжков.

Он владел приемами рукопашного боя. Как-то раз, еще до моего рождения, на него с мамой в темном переулке напали два огромных грабителя. Папа отделал их так, что на очной ставке в милиции они были сильно перевязаны. В свое оправдание один из них с детской непосредственностью сказал: «Мы же не знали, что он самбист…» Их сбило с толку то, что папа был маленький и на вид щуплый.

Когда мы ходили купаться на канал имени Москвы, он забирался на дамбу и прыгал в воду, сделав немыслимое сальто.

И вот у такого отца я рос забитым и немощным. Думаю, его это задевало. Он пытался тренировать меня, показывал приемы борьбы, но у меня ничего не получалось, и он это все оставил… Я ходил записываться в различные спортивные секции, но меня никуда не принимали. Просили подтянуться, через что-нибудь перепрыгнуть или что-то поднять. Я старался, но вердикт бывал однозначным – «не годен».

Когда я вошел в борцовский зал ЦСКА, мои спичкообразные ноги, растущие из «семейных» трусов, мелко подрагивали. Пахло потом и кожей от покрышек матов. Когда я увидел, сколько претендентов жалось вдоль стенок и сидело на лавочках, слабое подобие надежды в мгновение улетучилось. В зале стоял напряженно сдержанный гул.