Андрей Анисимов - Записки рыболова

Вернувшись домой, я был радостно облапан Жором, который прыгал на своих костлявых голенастых ногах и норовил улизнуть меня в лицо, чему я отчаянно противился. Почищенная и обжаренная рыба оказалась очень вкусной и почти без костей, что от нашего голавля ее приятно отличало. Южная ночь наступает сразу. Небо из бирюзового превращается в черное и обсыпается звездами. Начинаются концерты. Кричат цикады, им вторят древесные лягушки. Это маленькие изумрудные создания с темными влажными глазками. Днем они прячутся под листьями цитрусов, а ночью поют. Сразу после войны родители привезли меня младенцем в Абхазию. Они убегали из голодной столицы, и я был одной из главных причин их бегства. Мать устроилась работать фотокорреспондентом в «Советскую Абхазию» а для приработка ходила с отцом по деревням с аппаратом, добывая нелегкие деньги съемкой ребят в школах и вообще всех желающих. Мы арендовали домик в местечке Гумиста под Сухуми. Человеческая память странно хранит впечатления. Не много осталось в голове сюжетных эпизодов. Хорошо помню наших домашних животных. Хрюшку Минку принесли нам в подарок крошечным существом. Она тут же попала в мышеловку и жалобно верещала. Потом Минка выросла в огромную свинью, но о том, чтобы ее зарезать, не могло быть и речи. Минка стала членом нашей семьи и ходила с нами на пляж и горные прогулки. Многие полагают, что свиньи всю свою недолгую жизнь готовят себя, чтобы стать колбасой. Увы, эти мысли – ханжеское самооправдание нашей кровожадности. На самом деле свиньи очень умные, общительные существа и трогательно привязываются к человеку не меньше собаки. Перед отъездом домой в Москву мать продала свинку женщине, обещавшей сохранить ее в качестве производителя поросят. Но с первого раза это не удалось. Свинья вырвалась из рук новой хозяйки и, проделав десять километров, вернулась к нам. При расставании с ней я ревел белугой. Кроме Минки, в нашем хозяйстве прижилась коза Верка. Она тоже ходила с нами гулять на любые расстояния. Но Верка терпеть не могла моря. Когда мы залезали в воду, она бегала по прибрежной гальке, орала, не закрывая рта, и от волнения беспрестанно приседала и мочилась. В отличие от свиньи Минки, Вера угощала нас прекрасным жирным молоком. Ее тоже продали в «хорошие руки», и она так же несколько раз обрывала веревку и возвращалась к нам. Верку я почему-то любил меньше. Свинья Минка была детской душе роднее. Прекрасно помню рыжую дворнягу наших хозяев по кличке Джек. Джека никогда никто не привязывал, но со двора пес не отлучался и сторожил дом верой и правдой. Это был удивительно умный и преданный зверь с чувством собственного достоинства. Со мной он обращался терпеливо и снисходительно. Мне было четыре, потом пять лет. Наших соседей я почти не помню, но прекрасно помню запахи Абхазии и ее ночные звуки. Засыпая в вигваме, я словно уносился в детство. Только тогда к песням цикад добавлялся истошный вой шакалов. Шакалы и волки подходили к самым домам. Еще я помню рой звездочек, летящих в разные стороны. Это были удивительные создания насекомого царства – светлячки. В русском лесу в жаркие летние ночи я тоже встречал светлячков, но те сидели в траве и никуда не летали.

Засыпая на эстонской лежанке в темноте абхазской ночи, я слышал, как Жор, покружив по терраске, плюхнулся у дверей спать. Ночью он пару раз свирепо лаял и бросался куда-то к забору. Жор нес службу. В следующий вояж на базарчик ему уже покупались личные кости и требуха. Жор был поставлен на довольствие.

Три дня я провел в утренних и вечерних походах на речку примерно с одинаковым успехом, а днем стучал на машинке. Работа над повестью пошла резво. На четвертый день я сел писать с утра. Монотонность и однообразие охоты на «абхазских голавликов» мне приелась. Я решил, что первую половину дня поработаю, а после обеда покачу на Бзыбь. Эта серьезная мощная абхазская река обещала быть разнообразнее в рыбном ассортименте. Но в полдень меня прервали. Нагловатые, но доброжелательные и радушные местные начальники прознали, что у них завелся «московский писатель из Эстонии» и приперлись выказывать гостеприимство. Делать нечего, пришлось ехать с ними на торжественный обед в свою честь. Я прекрасно понимал, что моя персона хороша тем, что вносит разнообразие в их сытый быт и дает смысл и повод очередному застолью. Но вида не подавал. Напоили и накормили меня чрезмерно. День и вечер были испорчены.

На следующий день повторилось тоже самое. Я уже хотел запрятать вежливость и скромность гостя подальше и сказать этим милым бездельникам, что приехал вовсе не есть и пить, а творить. Но не успел. Мучители заметили удочки: