Александр Логачев - Пушкинская кухня

Тут в зале встает какой-то молодой талант в костюме дятла и с укоризной спрашивает:

– Как же так, товарищ Пушкин? Когда начнем разгул-веселье?

Пушкин подумал – может, про кота ученого им почитать для выигрыша времени?

А напряжение нарастает, сгущается. Буратины в конце зала заметно волнуются.

А ну как бить будут, подумал Пушкин. Как набросится это зверье при поддержке клоунов. Затопчут, числом возьмут…

И тут вдруг открываются двери зала и входит Авдеева. Екатерина Алексеевна.

– Догадалась я, что беда будет, – говорит она, шагая по проходу. – И примчалась на выручку.

Взошла на сцену. Степенно и торжественно.

– Прошу внимания! – говорит оттуда, подняв руку. – Прошу всех проследовать в фойе, в вестибуль театральный. Там все уже накрыто!

Напряжение вмиг спало. Толкаясь и радостно гомоня, публика ломанулась в фойе. Правда, в дверях вышел затор – проем надолго перекрыл, зацепившись длинной шпагой, писатель Дашко, переодетый бравым гвардейцем.

Но в фойе таки успел проскочить один писатель. Говорят, это был сам полуклассик Гаврюченков. В костюме утопленника. Он первым и дорвался до столов. Ну и навалился на все нетронутое. (Кстати, отсюда и пошло выражение «Везет как утопленнику»).

Много чего успел перепробовать удачливый автор до прибытия основной писательской гущи. Но особенно хорош, потом он признавался, был свиной студень. Даже, говорит, себе домой немного прихватил в газете.

А вот и рецепт этого дела:

Взять свиные ножки, рыло и уши, все отпарить и очистить, варить час с четвертью в воде, потом остудить в холодной воде, затем переложить в горшок, в бульон вылить бутылку белого вина, рюмку уксуса, бутылку воды, положить луковиц, поставить на легкий огонь и дать упреть; прибавив желатина, размешать. В форму положить гвоздики, по местам выложить ломтиками свежего лимона, на это положить мясо, разрезанное в мелкие куски, вылить студень сквозь сито и застудить.

Пушкин так об этом рассказывал, хлебая чай с сахаром вприкуску:

«Вызывают меня, значит, к царю, – говорит Пушкин, – в Зимний дворец. Захожу в тронный зал. Царь навстречу:

– Выручай, братишка!

И дальше, значит, говорит:

– Ты стоймя-то не стой, тубаретку ногой придвинь, садись на равных. Закуривай, если надо. По-нашему, по-флотски. Значит так – помощь твоя позарез нужна. Понимаешь, я тут по Петербурху в последние дни много мотаюсь по делам. И глядя в каретное окошко, кругом наблюдаю неприятные картины. Кое-кто портит наш удалой столичный вид. А знаешь – кто? Да те самые восточные гости, которых мы с вами понавезли из ханства бухарского – в последние годы нашего с вами правления. Метут они, понимаешь, тротуары, кирпичи ложат или еще чего, а в глазах ихних никакого ликования, никакого намека на просветительство, никакая культура там не бултыхается. И манеры у них сплошь бухарские, сорют, плюют не туда, книжек на скамейках не читают. Обкультурить их как-то надо, обтесать малость, подтянуть.

Царь прокашлялся и продолжает:

– Значит так. Поручение к тебе будет, братишка. Встречу с бухарцами мои ребята тебе организуют, а ты там выступишь. С культурной программой. Как только ты, Пушкин-друг, и умеешь.

Царь наклонил голову, критически поглядел и говорит:

– А знаешь что. Нарядись-ка ты Омар Хайямом. Чтобы за своего сойти. Чтобы легче в доверие втереться. Халат и тюбютейку тебе выдадут. Из дворцовых запасников…

…Не стал я Хайямом наряжаться. Подумал – ну его! Я ж все-таки русский классик, а не на дороге найденный. Поехал как есть. В виде Пушкина. А по дороге к Авдеевой заглянул. К Екатерине Алексеевне. Посоветоваться. И ты это факт у себя в блокнотиках отметь. Потому как архиважный факт, наиглавнейший. Дальше сильно сыграет.

Короче говоря, приехал я в ихнюю грандчайхану, а там уже битком. Ну я и давай выступать. Из раннего почитал, из позднего. Фокус с монеткой показал. Опять почитал – любимое, про ученого кота. Чечетку им забацал, как только я умею. А они сидят и хоть бы хны. Никаких эмоций, ни бу-га-га, ни плача, ни хлопков, ни свиста. Только глазами хлопают. И главное, понимаешь, в глазах пустота полная. Ничего в глазах не горит. Ни манюсенькой искры, ни намека на пробуждение культуры.

Да, подумал я, все – как Авдеева говорила. Хорошо, что послушал ее, захватил, что с собой дала.

– Давай! – кричу денщикам своим. – Заноси!

Те заносят казан с пловом. Крышку сымают. А оттуда враз пар пошел и дух пряный по всему залу.