Наталья Бекенёва - Сенька Соломкин и тайны кулимагии. Кулиназия №1.

Я нечаянно осветил его длинное лицо с ниспадающим на один глаз рыжим чубом и усами. Меня передёрнуло. Шеф сейчас был словно не шеф, а чёрт какой-то! На макушке его торчали курчавые волосы, словно множество бесовских рожек! Черты лица, искаженные светом фонаря – застыли, будто демоническая маска, а чёрные глаза смотрели мне прямо в душу.

– Иди же, открой дверь. Потом отдашь ключ Липе Игнатьевне. И привет от меня передай.

– Спасибо, – выдавил я и взял ключ дрожащей рукой. Подошёл к двери, завозился.

С трудом попадая в замочную скважину, я открыл дверь уже весь в холодном поту. Обернулся. Но, Уварова рядом не было. Я лишь услышал, как вдалеке скрипнула дверь его домика, а следом зажегся свет в маленьком оконце.

«А вдруг он за мной наблюдает?!» – пронеслось у меня в голове, и я нырнул в тёмный коридор. Закрылся. Включил свет, чтобы сделать вид, будто действительно пришёл сюда за чем-то особенно важным для меня. Хотя, так и хотелось дать дёру!

– Бот! Ты здесь! – обнял я за шею ретривера.

По правде говоря, я даже не заметил, когда Бот проскользнул вслед за мной, но то, что он был рядом, успокоило меня. «И зачем я пришёл сюда?» – размышлял я, в глубине души понимая истинную причину. Мне ужасно хотелось зайти на кухню.

На некоторое время, я остолбенел, не решаясь, что мне делать дальше. Бот устало зевнул, ожидая моего решения, и присел на задние лапы. Как вдруг я увидел лиловую вспышку в витражных оконцах двери, ведущей на кухню. Я подошёл поближе. Темно. Но через узкую полосу между двумя сдвинутыми клетчатыми шторками я смог заметить угасающий тёмно-сиреневый свет. Будто кто-то медленно приглушал его поворотным выключателем.

– Там кто-то есть, – сдавленным шёпотом сказал я Боту. Ведь пёс не мог видеть отблесков в силу своего собачьего роста. Но всё понимал, так как тревожно метался под дверью, скрёб лапой и смотрел на меня. – Ты думаешь? – спросил я его и достал ключ от кухни.

И Бот заскулил мне в ответ. Тогда я вставил ключ в замочную скважину и два раза повернул его влево. Дверь поддалась, и в нос ударил спёртый кухонный запах. Освещая свой путь, я осторожно ступил на порог комнаты, маяча фонариком по сторонам.

«Да-а-а!» – думал я, оглядывая хромированные стеллажи для посуды, духовые шкафы, вытяжки и длиннющую столешницу. – «Вот то место, где настоящая движуха!» Иногда, прохаживаясь мимо входа, я ненароком заглядывал внутрь, когда шустрые официанты сновали туда-сюда с подносами. Эта кутерьма! Эпичные падения! Бамс! И сырые яйца плюхнулись на пол! Шефские лыковые лапти в ярком желтке! Крик, ор! Но тут же помощник шефа по прозвищу Байбак – достаёт из печи золотистый курник с куриной печенью и зелёным луком и наливает к нему – в креманку сливочный соус с лисичками.

Я повесил на стену, валяющуюся на полу шумовку, сложил небрежно поваленные разделочные доски в подставку, и только хотел повесить черпак, как вдруг заметил, что в конце стола – мимо кастрюль некто прошмыгнул. Я потушил фонарик, присел на корточки и гуськом прокрался к краю столешницы. Мышиная возня! Вот что это было! Приподняв голову, я увидел тонкий мышиный хвост и услышал противное попискивание. Медленно, насколько это было возможно, я приближал свои пальцы к подергивающемуся кончику хвоста серой мыши…и цапнул её!

Большой мышак заверезжал, задёргался, противно извиваясь в воздухе, пока я не скинул его в половое ведро и не закрыл крышку.

– Вот так! – довольный охотой проронил я, положил сверху крышки поварской пресс и снова затаился. Через полчаса я поймал ещё одного грызуна, накрыв его стеклянной миской. – Отнесём их Миклухе на забаву, – сказал я Боту и упрятал второго мышака в другое ведро.

Миклуха – это кудрявый кот Уваровова, аборигенной породы уральский рэкс. Шеф назвал его созвучно имени русского путешественника Миклухо Маклая. И если знаменитый кучерявый этнограф нашёл общий язык с папуасами, то наш Миклуха подружился с туземными котами, хотя сам был привезен издалека. С тех пор, под окнами кухни вечно шныряла кошачья братва, поджидая Миклуху с ресторанными объедками, которые частенько выносили ему. И он этим снисходительно делился, так как сам был всегда сыт по горло.

В эту ночь я почти не сомкнул глаз, втихаря наводя марафет на кухне. Я вытер столешницу от остатков молочного киселя, растекшегося липкой жижицей до хлебной корзины, высыпал соль из растрёпанного мышами пакета в деревянный горшок, вставил опрокинутое блюдечко в подставку. Усталый, я отправился домой, где крепко уснул, снова погрузившись в кулинарные сновидения…