Сергей Алексеев - Ох, охота!

Девушке вроде бы уходить не хочется, должно, ей охотник тоже понравился, однако старик в тулупе застрожился, мол, оставь его, внучка, не годится он для нашего мира, ибо в трудную минуту о смерти думал, а не о жизни. Взял ее за руку и повел. На опушке остановился, начертал на снегу стрелу, говорит, в эту сторону пойдешь, и оба они скрылись в лесу. Охотник после этого словно от сна очнулся, огляделся — возле жаркого костра стоит, полуголый, и вокруг ни единого следа нет. Только стрела на снегу начертана. Охотник надел просохшую у огня одежду и отправился, куда старец путь указал, и в самом деле скоро вышел на ледянку, по которой колхозницы на быках лес возили. А его уж дома оплакали и похоронили давно, тут же стали расспрашивать, где был, чем питался, если вернулся розовощеким и совсем не утомленным. Охотнику же и ответить нечего — скажи правду, подумают, с ума сошел, пока блудил. Но у самого-то в голове засело, и стал он после этого место искать, поляну, где костер горел, потому что девушка в шубке так перед глазами и стоит, а на груди ее рука чувствуется, будто и доселе огонь втирает. И вот уже двадцать второй год ищет, потому бобылем остался — найти не может. Должно быть, и не найдет никогда, потому как разные пути у него и этих невиданных людей: они идут к жизни, а он — к смерти. Ведь и на самом деле так, поскольку едва человек родился, сразу же становится на эту дорогу. Эх, вот бы узнать другую!

Горит костер на майском берегу реки, мимо несется половодье, и огонь отражается на стремительно бегущей воде. Иногда с гулом валится подмытый высокий яр и все, рассказчики и слушатели напряженно замирают и переглядываются, словно возвращаясь в реальный, земной мир. Но вот другая история — про «лесных дядей», что встречаются в тайге, и снова такой озноб по коже, что волосы на голове встают дыбом и наворачиваются невольные слезы, которые следует прятать — будто это у тебя от того, что напахнуло дымом. А опомнишься и глянешь на мужиков у костра, и сразу видно, у них тоже дым выедает глаза.

Но уже как песня заводится другая история: жили когда-то по берегам Чети люди, которые называли себя детьми черной березы, поскольку сами черные на вид. Все они были охотниками, а жили в странных жилищах — копали огромные ямы, ставили столбы и покрывали сверху бревнами и дерном, оставляя только дымоход. Но пришли сюда люди белой березы, то есть белые, и тогда люди черные подрубили столбы в своих землянках и похоронили себя заживо, ибо кончился их век существования. И до сих пор в тайге встречаются провалы в земле, оставшиеся от их жилищ. Если покопать, то можно и косточки найти, утварь всякую, горшки-черепки…

А рассказ про то, как медведь бабу в Торбыково украл, да к себе в берлогу приволок, и всю зиму с ней прожил, и лишь весной отпустил, уже беременную? И вся деревня ждала и гадала, когда родит и на кого будет ее ребеночек похож — на зверя ли, на человека ли? По прошествии срока баба родила мальчика, и слава богу, похож оказался на киномеханика из Чердат.

Мужики смеются, а мы еще верим в сказки про медведей…

И до сих пор как музыка звучат их имена — дядя Коля Кулаковский, дядя Ваня Тужиков, дядя Гоша Таурин, по прозвищу Барма, дед Аредаков и мой отец, Трофим Семенович — все штатные охотники, вынужденные пойти на промысел во время войны тринадцатилетними пацанами.

Помню, у нас в избе висел плакат, на котором были нарисованы пушные звери и рядом — боевое оружие: водяная крыса — обойма патронов, белка — граната, колонок — автомат ППШ, соболь — станковый пулемет с длинным стволом.

Столько стоил каждый добытый зверек…

Первого зайца поймал в шесть лет. Первую лису в заячью петлю — в девять. Первое ружье отец купил мне в одиннадцать, поскольку закончил третий класс без троек. Это была «Белка» — комбинированное ружье 28-го калибра с мелкокалиберным верхним стволом, мечта всей жизни. Из него, случайно, с испугу, и добыл первого медведя в тринадцать, за что сразу же получил в школе прозвище — Медвежатник.

Конечно же, я мечтал стать охотником, хотя отец все время заставлял учиться и говорил при этом: «Ружье да весло — хреновое ремесло». А сам при этом всю жизнь прожил с ружьем, веслом и еще с гармошкой русского строя, которая и досталась мне в наследство.

И еще досталась охотничья страсть, всякий раз будоражащая душу, как только весной услышу шварканье селезня, клик гусиных стай, и совсем уж затрепещет сердце, когда ранним утром в далеком, с седой дымкой, березовом перелеске забормочут на деревьях тетерева…

Читать дальше