неизвестен Автор - Воспитание собак (сборник)

Еще один тип угрожающих движений, связанный не с демонстрацией силы, а с вынужденным смирением, можно наблюдать, когда кошка не в силах больше выносить ласковых поддразниваний хорошо знакомого ей человека. Этот тип заторможенных угроз, сопровождающихся знаками покорности, чаще всего можно наблюдать на кошачьих выставках, где животные оказываются в непривычной обстановке и вынуждены терпеть прикосновения судей и других не знакомых им людей. В этих случаях испуганная кошка припадает на все четыре лапы и постепенно вжимается в пол. Уши у нее угрожающе прижаты к затылку, а кончик хвоста злобно подергивается. Если ей совсем не по себе, она испускает негромкое ворчание. В таком настроении она ищет укрытие и бросается под шкаф, за батарею центрального отопления или - излюбленное место, куда спасаются пациенты из семейства кошачьих в ветеринарных лечебницах, - вверх по дымоходу. Если рядом подходящего укрытия нет, кошка прижмется ук стене и ляжет на бок. Ту же позу она примет на столе жюри кошачьей выставки. Поза эта означает готовность бить передними лапами. Чем сильнее испуг животного, тем больше оно ложится на бок, пока наконец не занесет лапу и не оскалит зубы, готовясь перейти к действию. Если страх еще более усилится, эта реакция толкает кошку на последний отчаянный способ самозащиты она перекатывается на спину, обращая против врага все оружие, каким располагает.

Такой тип поведения часто наблюдается во время судейского осмотра на кошачьих выставках, и самые опытные владельцы кошек удивляются спокойствию, с каким искушенным судья относится к этим угрозам маленькой хищницы, продолжая невозмутимо трогать животное, которое поднимает лапу для удара и заводит яростную горловую песню. Но хотя кошка совершенно четко заявляет: "Не трогай меня, не то я начну всерьез царапаться и кусаться!", в критический миг она все-таки не нападает или же в крайнем случае действует своим оружием лишь вполсилы, ибо тормозящие системы, приобретенные "послушным" ручным животным, способны выдержать даже такое жестокое испытание. Другими словами, кошка вовсе не разыгрывает дружелюбие, с тем чтобы в удобный момент начать царапаться и кусаться, а, наоборот, пускает в ход угрозы, чтобы избавиться от невыносимых (с кошачьей точки зрения) приставаний судьи, но привести эти угрозы в исполнение она не может.

Вот почему я не вижу, как можно приписывать "коварство" кошке - животному, которое выражает свои чувства с предельной ясностью. Единственное объяснение, какое я могу найти этому незаслуженному обвинению в адрес домашней кошки, не слишком лестное для рода человеческого или по крайнем мере для его прекрасной половины. Даже не склонный к антропоморфизму наблюдатель, высоко ценящий боевой дух зрелых котов, не может не признать, что мягкое изящество их движений, характерное не только для домашних кошек, но и для всех кошачьих, действительно напоминает грандиозность, присущую женщинам определенного типа, который - и в этом и заключается суть моего логического построения - абсолютно недоступен нашему пониманию, пониманию бедных мужчин, но в то же время очень нас привлекает, а потому воспринимается нами как опасный! Именно этот тип женщины, идеально воплощенный Кармен, навлекает на себя со стороны мужчин те обвинения в лживости и коварстве, которыми переполнена мировая литература, и, по моему глубокому убеждению, кошек называют коварными только потому, что многие женщины, не менее грандиозные, чем они, действительно заслуживают такого эпитета.

ЖИВОТНЫЕ, НАДЕЛЕННЫЕ СОВЕСТЬЮ

За труд свой дар

нечистой совести возьми.

В.Шекспир. Ричард II

Истинная мораль в высшем человеческом понимании этого слова предполагает такой интеллект, которого нет ни у одного животного, и, наоборот, моральная ответственность человека не могла бы возникнуть, если бы она не опиралась на определенные эмоциональные основы. Даже у человека ощущение ответственности уходит корнями в глубинные инстинктивные слои его психики, и он не может безнаказанно выполнять все требования холодного рассудка. Хотя этические побуждения как будто вполне оправдывают какое-то отдельное действие, внутренние чувства все-таки могут восставать против него, и горе человеку, который в подобном случае послушается голоса рассудка, а не голоса чувств. В связи с этим я расскажу небольшую историю.

Много лет назад, когда я работал в Институте зоологии, под моей опекой находилось несколько молодых удавов, которых кормили умерщвленными мышами и крысами. Взрослая мышь вполне насыщает молодого питона, и дважды в неделю я убивал по мыши для каждого из моих шести подопечных, которые без возражений брали свой обед у меня из рук. Мышей, однако, труднее разводить, чем крыс, и этих последних в распоряжении института было гораздо больше. Змей можно было бы кормить и крысами, но в этом случае мне пришлось бы убивать крысят, а крысята величиной с мышь - очаровательные существа, по-детски неуклюжие, круглоголовые, большеглазые, с толстыми лапками. Поэтому я избегал их трогать, и только когда запас мышей в институте был моим стараниям сведен до минимума, мне пришлось обратиться к крысятам. Я ожесточил свое сердце, спросив себя: - кто я - зоолог-экспериментатор или сентиментальная старая дева? А затем убил шесть крысят и скормил их своим подопечным. С точки зрения кантианской этики мой поступок был вполне оправдан, так как рассудок говорит нам, что убийство крысят ничуть не более предосудительно, чем убийство взрослых мышей. Но чувствам, скрытым в глубине человеческой души, нет дела до логических выкладок, и на этот раз я дорого заплатил за то, что послушался рассудка и совершил это претившее мне детоубийство. Не менее недели мне каждую ночь снились убитые крысята.