Мартин Писториус - В стране драконов. Удивительная жизнь Мартина Писториуса

– Я хотел бы еще один, последний раз лечь спать рядом со своей женой, – сказал Джи-Ди. Мими стала настолько больна, что он больше не мог этого делать.

Через два дня у нас дома зазвонил телефон, и папа снял трубку. Он тихо разговаривал с кем-то пару минут, а потом положил телефон.

– Мими умерла, – сказал он, и я проводил его взглядом, когда он шел по коридору, охватив ладонями затылок, словно пытаясь пальцами вогнать в голову осознание, что он лишился матери.

Я искренне сострадал отцу, когда он усадил меня в машину и повез к дому своих родителей, чтобы в последний раз увидеть Мими. Когда мы приехали туда, она лежала в постели, и мой отец наклонился, чтобы поцеловать ее. Конечно, в то время никто не знал, что я понимаю, что происходит, а мне так хотелось утешить Джи-Ди, пока все мы сидели и ждали сотрудников похоронного бюро.

– Мне словно руку ампутировали, – всхлипывал он, и я понимал, что его сердце разрывается от тоски по женщине, которую он любил столько лет и теперь потерял.

Их любовь длилась всю жизнь; их истории переплелись вместе настолько тесно, что они забыли, где заканчивается одна и начинается другая. Повсюду нас окружали крохотные знаки их любви, запечатленные даже в самых приземленных предметах; взять хотя бы шубу, которую мой отец и тетки обнаружили в гардеробе Мими. Джи-Ди не раздумывая потратил эти деньги на жену, потому что не хотел, чтобы она мерзла.

Несколько дней спустя мой папа говорил на похоронах Мими о той любви, которую она передала своим детям. Когда он был ребенком, сказал он собравшимся, мать украшала его одежду вышивкой, и ее спокойное, тихое присутствие всегда было с ним. Однажды в детстве он помогал матери консервировать персики и случайно обварил ее кипящим сиропом, отчего ее кожа мгновенно покрылась волдырями, но она не наказала его и не стала кричать. Она просто промыла ожог холодной водой, забинтовала и продолжала заниматься своим делом.

Слушая отца, я понимал, что усвоил еще один урок любви, которую видел между мужчинами и женщинами: иногда она игрива, как у Хенка и Арриетты, иногда спокойна, как у Ингрид и Дэйва; но, если повезет, она может длиться вечно, как у Джи-Ди и Мими. Такого рода любовь может передаваться от одного человека к другому, точно жизненная сила, которая будет утешать любого, кого коснется, и создавать воспоминания, которые не угаснут еще долгие годы после событий, их создавших.

Такова была любовь, которую знал мой отец, и сейчас, пока он говорил, я понимал, что он видит свою мать мысленным взором так же ясно, как если бы она была жива. Вспоминая эти моменты из своего детства, он чувствовал ее прикосновение и слышал ее голос, вновь становясь маленьким мальчиком, осененным такой же любовью, как и в тот день, когда он вместе с матерью консервировал персики.

Волны накатывают на пляж,и аромат жарящейся курицы смешивается с солоноватым ветром. У меня текут слюнки, когда я подношу очередной кусок мяса ко рту. Какое же оно вкусное!

Декабрь 2006 года, я сижу на пляже в Кейптауне вместе с моим другом Грэмом. Он стал пользователем ААК, поскольку перенес двусторонний инсульт ствола головного мозга, когда больше двух десятилетий назад работал на острове у побережья Южной Африки. Грэма в бессознательном состоянии доставили в больницу, а придя в себя, он узнал, что парализован полностью, не считая глаз. Ему было 25 лет.

Сегодня Грэм не может ни двигаться, ни говорить, но он настолько полон жизни, что кажется, будто эта жизненная сила способна броситься, рыча, точно лев, на любого, кто в этом усомнится. Физически целиком зависимый от других, он отказывается переезжать в родительский дом, чтобы о нем заботилась мать; такой исход предполагали все окружающие, когда его парализовало. Ведь она, в конце концов, живет на другом конце страны, а Грэм хотел продолжать жить в Кейптауне. Он перебрался в частный интернат, где живет и по сей день, и я не встречал ни одного человека, чья любовь к жизни была бы столь заразительной.

Грэм живет каждую минуту и обожает нарушать правила: я совершенно уверен, что вскоре он попросит дать ему жареной курицы, хотя ему и не положено есть твердую пищу.

Я понимаю, что такого рода желания слишком сильны, чтобы перед ними устоять. «Невозможно делать все так, как велят доктора», – говорит он любому, кто подвергает сомнению его действия. Он сказал мне, что сгорает от желания почувствовать не только вкус, но и физический акт жевания и глотания. Вот почему советы докторов Грэм время от времени забывает, ценя даже крохотный глоточек твердой пищи как сокровище.