Дебра Оливье - Найди в себе француженку. Искусство быть счастливой

«Что такое baby shower? – спросила меня Надин. – Вы действительно ставите ребенка под душ или используете ванночку?» Так начался мой разговор с французской подругой Надин о празднике для беременных. Как объяснить ей логику этого американского праздника, возникшего во времена послевоенного беби-бума? Мы радовались приходу в нашу жизнь новых, обеспечивающих комфорт технологий, таких как пластмасса, и мы производили на свет множество детей – а значит, нам нужно было больше детских товаров. В это время Франция вставала из руин и все еще жила реальностями XIX века, в том числе и деторождением.

«Зачем праздновать появление ребенка, который еще не родился? – настаивала Надин. – Разве это не плохая примета?» Призраки истории и привычка не обсуждать эту тему сделали совершенно невозможным появление праздника для беременных на радаре француженки.

Культура американцев стала такой детоцентричной, что им трудно представить себе день рождения маленькой француженки. Никаких красных динозавров, никаких надувных батутов высотой в пятнадцать футов. Никаких тортов размером с гараж. Просто маленькая вечеринка для нескольких детей, один-два милых, но не слишком дорогих подарка и настоящий домашний пирог. Именинница чувствует, что она в центре внимания, но ее не осыпают неумеренными дарами, и жизнь идет как всегда, по здравой, ровной колее.

Семья может поднять бокалы, когда юная француженка сдает экзамен на бакалавра. Baccalaureat, или просто bac, – это общенациональный экзамен, который в случае успешной сдачи эквивалентен нашему аттестату об окончании средней школы. Все дороги, все занятия ведут к этому экзамену. Если француженка сдает его (что очень непросто), она получает документ, дающий ей право на работу или поступление в университет. Родители полны гордости, а француженка вступает во взрослую жизнь!

Между буржуазным (Левый берег) и рабочим Парижем (Правый берег) – на другой стороне мира, на противоположном берегу Сены, в плотной многоэтажной застройке северных окраин совсем другой праздник отмечают в совсем другом Париже. Здесь росла Эдит Пиаф, здесь когда-то царили оборванцы и хулиганы; здесь Трюффо и другие режиссеры снимали блестящие черно-белые фильмы о жизни рабочих окраин. Когда-то здесь над городом нависали каменоломни и ветряные мельницы, и народ собирался выпить дешевого вина и потанцевать. Сегодня это ворота для прибывающих во Францию иммигрантов. Это многоязычный, мультикультурный, постколониальный Париж. Художники превратили старые булочные в просторные, наполненные свежим воздухом лофты и раз в год открывают свои двери во время знаменитого парада городского искусства. Они делят крышу с китайскими, североафриканскими и центральноевропейскими семьями. Это Париж акробатов и аккордеонистов, философов и актеров, предпринимателей из рабочего класса и богемных аристократов. Это Народный Париж.

Возможно, в попытке объединить этот стремительно меняющийся ландшафт, возможно, просто так, без причины, мэрия города решила ежегодно проводить уличный праздник, или День единства – в американской терминологии. И неважно, что во Франции нет такого понятия, как день единства. Или что французы не смешиваются с иностранцами, разве что на концерте или политической демонстрации. Или что они, возможно, обожают свой район и не стремятся встречаться с соседями и устраивать совместные ужины. «Я бы пошел на День единства только для того, чтобы подцепить хорошенькую женщину», – снисходительно фыркнул один из моих друзей. И все же, как многие другие, он пошел. И добился чего хотел.

Забудьте об упаковках баночного пива. Забудьте о бумажных тарелках и пластиковых вилках. Забудьте о больших пакетах чипсов. Французский День единства, может, и странная штука, но от этого он не менее французский. Люди идут во двор здания напротив главной церкви со своей посудой и фарфором, завернутым в тонкие полотенца и уложенным в корзины, а также горой идеально приготовленной еды. На самом деле именно еда и выпивка растопили лед: ягодные пироги, посыпанные сахарной пудрой. Трубочки с горячим шпинатом и домашний киш с козьим сыром и хрустящей корочкой. Кускус и жареный ягненок с мятными листьями и рисом с шафраном. Китайские пельмени и пирожные с медом и миндалем. Жареные помидоры и грибы размером с кулак. И огромное количество вина (Saint Emilion, Pomerol, Côtes du Rhône, Pauillac). Эта немного беспокойная и настороженная группа мультикультурных иностранцев в конце концов достигла определенного единства. В размеренной формальности Парижа, где районы разделяют город словно на множество кусочков идеально нарезанного сыра бри, здесь появилась непривычная возможность для консервативного мясника из рабочего класса посидеть за одним столом со своим соседом-африканцем; для слегка нудного школьного администратора опрокинуть стаканчик бренди с вьетнамским продавцом; для занятого менеджера, который ежедневно едет на работу в La Defence и обратно, – ослабить галстук и пообщаться с марокканским барабанщиком или тунисским механиком. Это был Париж нового тысячелетия, новый французский кипящий котел. Долговязый парень достал аккордеон и сыграл мюзет. Кто-то выволок через открытое окно пианино и заиграл Шопена. Еще один сосед, завсегдатай аптеки, запел оперную арию (ко всеобщему изумлению), пока пара бродячих котов дегустировала фуа-гра.