Чарльз Чаплин - Огни рампы. Мир «Огней рампы» (сборник)

В 1896 году Катти Ланнер рассказывала, что жалованье танцовщиц в “Эмпайр” составляет 1–2 шиллинга за представление для совсем маленьких танцовщиц, 4–8 фунтов в месяц для девочек постарше, 12–18 фунтов в месяц для взрослых танцовщиц без постоянного ангажемента, 20–25 фунтов в месяц для seconde donne [115]и 750–2000 фунтов в год – для звезд-солисток [116]. Сама Катти Ланнер не требовала платы с учениц, но потом, когда находила для них работу, брала определенный процент с их жалованья. Генри Джордж Хибберт с иронией пишет:

Она была превосходным педагогом – ученицы любили ее, – однако соглашение об ученичестве, которое привязывало их к ней, если не было излишне щедрым ни к одной из сторон, то по отношению к ученице выглядело совсем уж грабительским. Рядовым танцовщицам платят бессовестно мало [117].

Хибберт очень трогательно изображает Ланнер в более позднюю пору ее жизни (она поставила последний балет в “Эмпайр”, когда ей было 78 лет):

Появление Ланнер перед занавесом было кульминацией премьеры в “Эмпайр”. Вот ее огромное тело, заключенное в черный шелк, шея в золотых цепочках и голова, увенчанная светлым париком. Ее ежевечерний приход из соседней парикмахерской был одним из самых трепетных и долгожданных событий в жизни “Эмпайр”. Ланнер улыбалась, кланялась и посылала публике воздушный поцелуй, а потом хватала и целовала первую попавшуюся балетную малышку. Тогда мы все довольно говорили: “Все в порядке”, и расходились по домам.

Ни в фильме “Огни рампы”, ни в вырезанных сценах из повести не называется та школа танцев, где Терри так успешно занималась в детстве. Если говорить о работе в кордебалете, то балет оставался прежде всего призванием для детей из бедных семей – а Терри, по ее собственному признанию, происходила именно из такой семьи. В одной статье 1881 года, посвященной школе Ланнер, об ученицах рассказывается так:

Взрослые старшие сестры, тетушки, мамы и папы сидят в театре и ждут, когда девочки доиграют свои маленькие роли, а потом закутывают их и ведут домой. А уж как радуются их заработку во многих семьях, могут понять одни только настоящие друзья бедняков. Мать Бесси больна и не встает с постели, но денег, которые приносит дочка, хватает на хлеб с маслом и на чашку чая. Отец Мэри лежит в больнице со сломанной ногой, но его жена не унывает, она изо всех сил вышивает и занимается поденной работой, а деньги маленькой дочки уходят на оплату жилья, чтобы была крыша над головой и чтобы главе семьи было куда вернуться. Люси потеряла обоих родителей, но две сердобольные девочки делятся с ней шиллингом-другим, а “Друзья иностранцев в беде” подбрасывают еще несколько шиллингов, так что она кое-как перебивается и учится зарабатывать на жизнь честным путем, а может быть, еще и думает о более высоком. Занятия в школе танцев идут с половины первого до двух часов, поэтому обучение не мешает посещать обычные уроки, предписанные законом об образовании [118].

Чаплиновская Терри, которая начала ходить в школу танцев, по-видимому, в первые годы XX века, очень хорошо вписывается в такую картину: ее мать, стараясь прокормить обедневшую семью, выбивалась из сил за швейной машинкой в съемной квартирке, а за уроки танцев платила старшая сестра, зарабатывавшая проституцией.

Неудивительно, что сестры, тетушки и родители проявляли такую заботу, дожидаясь девочек и отводя их домой. Этих привлекательных детишек, которые танцевали на сцене в обтягивающих трико и коротких балетных юбках, подстерегали очевидные опасности, а кроме того, они, разумеется, знали о том, что толпившимся в променаде проституткам платят за услуги неизмеримо больше. Администрация “Эмпайр” старалась следить за тем, чтобы девушки не покидали гримерных между выходами на сцену, однако буфет под сценой “Альгамбры” в первые годы приобрел определенную славу:

Сюда спускались многие из балетных танцовщиц – их было легко узнать по гриму, трико и тапочкам, которые виднелись из-под плащей, наброшенных для тепла. Они садились на деревянные скамьи и с надеждой ждали, когда их угостит напитком какой-нибудь франт с сальным взглядом, или симпатичный солдат, или, может быть, кто-то из случайно забредших сюда американцев, которые уже тогда начинали славиться “безрассудной щедростью”. Это было место с душком, и танцовщицы посолиднее редко удостаивали его посещением [119].

Айвор Гест приводит рассказ, будто бы услышанный одним посетителем-американцем от своего гида-кокни: