Габриэль Витткоп - Некрофил

Он также рассказал мне, что обоих пловцов выловили сразу, но не смогли вернуть их к жизни; что в Неаполе уже поставили в известность шведское консульство, дабы оно сообщило родителям - те наверняка прилетят на самолете, считал Джованни, - что утопленников, должно быть, переправят на родину, чтобы похоронить там, и что пока их положили в маленьком гроте на пляже, потому что в межсезонье никаких посетителей больше не ожидают, и пляжные кабины уже разобрали.

Кровь ударила мне в голову. Я надел маску равнодушия и перевел разговор на другую тему. Возможно ли? - повторял я про себя, - возможно ли? И если да, то как? Нужно было выработать безупречный план. Менее чем за час такой план был готов. Я покинул отель и поехал по проселочной дороге, которая вела на вершину Файто, чтобы там дожидаться ночи. Я не мог не признать, что мое предприятие было чрезвычайно опасно. Может залаять собака; мне могут встретиться ловцы осьминогов, которые почти каждую ночь выходят на лов с огромными лампами; любое неожиданное появление людей - и мой проект обернется ужасной катастрофой. Но я решился. Нужно было действовать быстро и хладнокровно. Нервный, эмоционально неустойчивый в обыденной жизни, я обладаю замечательным запасом выдержки, который приходится кстати, когда нужно похитить мертвеца. Я становлюсь другим человеком, одновременно чужим самому себе и более самим собой, чем когда-либо. Я перестаю быть уязвимым и несчастным, я становлюсь квинтэссенцией собственного существа, я выполняю задачу, к которой предназначен судьбой.

Около десяти часов вечера пошел сильный дождь, который свел на нет опасность столкновения с рыбаками, собиравшимися lampare26. Я увидел в этом добрый знак. Спустя два часа я направился в Сейано, где пристань удобнее, чем в Вико. Я оставил машину в гараже для автобусов, закопченном ржавом ангаре, в котором весь пол был покрыт масляными пятнами, и который никогда не закрывали, потому что дверь давно не работала.

На том месте, где некогда возвышалась вилла Сеяна27, сейчас осталось лишь несколько покосившихся домиков, двух- или трехсотлетней давности. Все огни были погашены, кроме фонаря в конце мола, который мерцал неверным огоньком. Слышен был только шум дождя и плеск волн между скалами. Я направился к лодке, которую заприметил еще днем, дрянное дощатое сооружение, которое мне удалось отвязать бесшумно. Я доплыл до пляжа отеля в Вико. Там тоже - ни огонька. Возможности пристать к каменистой отмели не было, поэтому я привязал лодку к выступающему из воды обломку скалы и, спрыгнув в воду, доходившую мне до пояса, стал продвигаться к гроту. Ночь, шепот дождя, голос моря и мысли о том, что я сейчас обнаружу, опьяняли меня, как алкоголь. Я снял брезент, которым были накрыты два тела, и перенес их одно за другим в лодку. Затем я стал изо всех сил грести по направлению к Сеяно. Я еще не видел лиц моих покойников, но они мне показались легкими, как дети. Хотя мне пришлось повторять каждый маневр дважды, всё снова прошло гладко, и я донес шведов до машины, в которую, впрочем, затолкал их не без некоторого труда. Тела уже затвердели, но мне удалось уложить их одно к другому на заднее сиденье и прикрыть одеялом.

Не стану отрицать, что подъем на лифте до моей квартиры был одним из самых критических моментов этого предприятия. Та же проблема возникает и в Париже, поэтому я нередко подумывал о том, чтобы снять или купить квартиру на первом этаже: это было бы удобнее для моих любовных похождений.

Когда я наконец уложил шведских подростков на свою кровать, я не пожалел о затраченных усилиях. Им было по шестнадцать или семнадцать лет, и я никогда не видел никого красивее. Невероятно похожие друг на друга, они наверняка были близнецами. Смерть превратила их загар, лишь слегка подернутый налетом соли, в странное бледное золото того оттенка, который создает пламя свечи. У обоих были длинные тела со слабо выраженным полом мужественность мальчика едва угадывалась, груди у девочки отсутствовали вовсе - но всё же бесконечно желанные и казавшиеся мне едва ли не ангельскими. Томность их серебристо-светлых волос, отсутствие ресниц на выпуклых веках, выступающие - как у черепов - скулы и обморочный цвет их тонких лиловых губ - всё в них говорило о самой смертной из судеб. Чужие в мире живых, они были рождены, чтобы умереть, и Смерть своей страстью отметила их с самого начала.

Теперь, когда они со мной, я едва решаюсь подойти к ним.

Снаружи буря разбушевалась и гнет высокие вербы Паузилиппе. Бледный месяц то и дело ныряет в огромные тучи, и дикая охота Гекаты мчится с воем за окнами28.