Габриэль Витткоп - Некрофил

Ее отнесли домой, подруги обмыли ее, причесали, украсили. Одели в белое - как они сказали, в знак того, что Тереза умерла девственницей. Девственница или нет, она, признаться, возбуждала во мне желание, тем более сильное, что я давно уже не...

К счастью, поскольку погода стояла грозовая, со мной был плащ, который я носил перекинутым через руку, и благодаря ему мне удалось скрыть мое состояние. Я ломал себе голову, как похитить Терезу в таком многолюдном квартале и без автомобиля. Слушая лопотание карлиц, я строил в голове тысячу планов, один абсурднее другого. Жара стояла удушающая. Близился полдень. Голоса в дрожащем воздухе становились всё более вязкими и густыми. Запах жаренья достигал смертного ложа, и карлицы не могли его не чувствовать. В их плаче наступило некое успокоение, словно штиль. Одна из карлиц решила приготовить кофе. Тогда я вмешался и предложил им траурный обед в соседнем ресторане, с тем, чтобы они извинили самого амфитриона за неучастие в нем: он продолжит бдение, а они смогут пировать все вместе. Обрадованные, карлицы приняли предложение, и когда спустя четверть часа я вернулся из ресторана, где отдавал распоряжения насчет их пиршества, они были уже все одеты в черные шелковые накидки и странные старинные черные шляпы, окруженные крепом. Они встретили меня радостными криками и двинулись вдоль по Пендино, словно стая ворон.

Я остался наедине с Терезой. Я закрыл дверь и стал медленно и спокойно развязывать галстук.

16 июля 19...

Я только что посетил Каподимонте, парк с поросшими мхом тритонами, скрытый за рядами пальм желтый длинный замок, в котором находится прекрасное собрание живописи. "Смерть Петрония" Пачекко де Роза...23 Полная движения композиция, сквозь которую просвечивает равнодушие; красивые яркие цвета, но никакого чувства предмета. Хотя бы такого, каким обладаю я.

Именно здесь, в Неаполе, в тиши своей виллы, Тит Петроний Арбитр, важный вельможа и великий поэт, опороченный, приказал своему врачу вскрыть ему вены24. Окруженный наложницами и греческими рабами, скользившими языком по его деснам, гладившими его кудри, разглаженные банным паром, он видел, как гаснут их взгляды за пеленой, потому что его собственный взгляд угасал, как светильник. Он слышал, как их голоса доносятся с другой планеты, ибо сам он уже покидал землю. В их объятиях у него, несомненно, было время познать меру своего одиночества. Простертый под сладостью их улыбок, он чувствовал, как руки наложниц смыкаются на его члене, уже недвижном, и единственная сила, исходившая из него, собралась в алом коралле, расцветавшим под его запястьем в серебряной лохани. Он чувствовал, как пустота растекается по венам, ночь проникает в плоть, от проткнутых мочек ушей до длинных пальцев, унизанных перстнями, а танцовщицы прилипали к нему своими раковинами, словно к кораблю, и руки эфебов ласкали его тайные места. Плавая в ванне, точно в околоплодных водах, Тит Петроний Арбитр понимал, что жизнь уходит от него так же незаметно, как она пришла.

Именно так надо умирать.

5 августа 19...

Катакомбы Сан-Гаудизио. Парижские ничего не стoят по сравнению с ними: чтобы увидеть, что это такое, надо побывать в Неаполе. Барочные, причудливые, катакомбы Сан-Гаудизио простираются на огромное расстояние, и я даже слышал, что некоторые заброшенные галереи выходят в катакомбы Сан-Дженнаро. Женщины приходят сюда молиться "душам, в чистилище сущим", как они наивно называют силы преисподней, и отправляют здесь культ людских останков. Черепа, зачастую начищенные воском, в париках, установленные на маленьких частных алтарях людьми (между прочим, совершенно посторонними), являются предметом оживленной торговли, которую ведут сторожа. Атмосфера этих языческих- именно языческих - катакомб абсолютно ирреальна. Шепот молящихся, женские тени, которые огонь свечей отбрасывает на мрачные каменные своды, одетые скелеты и мумии, стоящие в нишах, запах останков и приношений - всё это создает ни на что не похожую обстановку. С первых же минут меня охватил восторг.

Когда я шел по довольно безлюдной галерее, мое внимание привлекло поведение одной из молящихся. Это была маленькая, жирная, как и все они там, женщина, казавшаяся, впрочем, еще довольно молодой. Встав коленом на стул и опершись локтями на его спинку, она приблизила лицо вплотную к черепу на карнизе. Профили женщины и черепа четко выделялись на фоне красноватой лампы, и рот женщины прилип, как присоска, к оскалу черепа. Я отчетливо видел, как она лизала ему зубы, просунув меж его челюстей свой язык, изогнутый и заостренный, похожий на коралловую ветвь - древний фаллический символ, который неаполитанцы носят от сглаза.