Владимир Колганов - Превратности судьбы

Я вижу светлые, расчёсанные на пробор волосы, закрывшие едва ли не половину её лица. Слегка раскосые «татаро-монгольские» глаза с лёгкой поволокой. Фигура… фигура, в общем-то, не идеальная, немного худовата на мой вкус, однако вполне приемлема для топ-модели уездного масштаба. А между отворотами как бы случайно распахнувшейся блузки сияет белоснежно-розовая, неповторимая в своей изяществе, в своём всегдашнем совершенстве, её нарочито полуобнажённая грудь, и словно бы помимо воли своей владелицы хочет нам сказать:

– Мне всё тут нипочём, мне на ваши ханжеские нравы и на завистливые взгляды наплевать. Смотрите, какая я красивая!

В ней было что-то от женщин, которых можно видеть на полотнах Дега, неуловимо лёгкое и почти воздушное. Казалось, что вот сейчас она взмахнёт рукой и поплывёт среди ошеломлённой публики подобно божественному существу или хотя бы явится реальным воплощением неведомого, недоступного вам прежде, а может быть за давностью лет забытого или утраченного чувства.

И ещё мне показалось, что между нами что-то было, то есть, наверное, не было, но вполне могло бы быть… Возможно, в той, прошлой жизни мы встречались. И вот уже представляется мне старый сад, и дом на берегу окружённого плакучими ивами пруда, и тёмные занавеси на окнах, вспорхнувшие как испуганные птицы, когда она вошла… Беззвучно шелестящий шёпот губ, покорно замирающих и лёгкой дрожью вновь пускающихся в безумный разговор. В изысканности их изгибов – давно забытые слова, не высказанные ощущения и чувства, сомнения и стыд. Мольба и ненасытность, отзвуки и боль… Сонно цепенели губы… Порыв жаркого ветра растревожил сплетение ветвей в саду и пустил лунные тени в головокружительную пляску по стенам комнаты. Всё исчезло, унесённое в душную ночь запоздалым пробуждением…

Вообще-то на блондинок мне везло. Правда, одна была почти шатенка, другая многократно перекрашена, причём, как ни старался, я так и не смог определить тот цвет, который был присущ ей изначально, надо полагать, ещё в младенчестве. Впрочем, говорят, что от рождения до зрелости оттенки шевелюры нередко испытывают самые неожиданные, никем не предусмотренные превращения, то есть, произведённый на свет отъявленным брюнетом к моменту своего совершеннолетия может стать несчастным обладателем блекло-пегих или же ещё более «непрезентабельных» волос. А некий, вчера ещё кудрявый гражданин однажды утром обнаружит, что теперь имеет полное право сэкономить деньги на импортном шампуне, да и расчёска ему отныне не понадобится, поскольку указанные средства ухода за привычной внешностью оказываются вовсе ни при чём. Одна надежда, что к этому времени вновь возвратится мода на бритьё голов и всё как бы само собой устроится. По счастью, женщинам подобные метаморфозы пока не угрожают. И то ладно!

У неё было совершенно не подходящее ей имя, странное, так мне казалось тогда, но удивительно чётко предопределившее всё, что потом случилось. Звали её… Впрочем, может, это и покажется не вполне учтивым, но имени я вам не назову. Скажу лишь, что это имя древнегреческого происхождения и означает то ли печальную песнь, то ли печальную судьбу. Во времена нашего знакомства я в мифологии разбирался ещё хуже, чем сейчас, поэтому более разумным мне представлялось следующее толкование, которое основано было почти на буквальном понимании этого созвучия. Ну, в общем, словно бы кто-то с самого рождения разлиновал ей жизнь, как разлиновывают школьную тетрадку, и в каждую строку вписал по одному событию, быть может, не из самых важных, но совершенно обязательных к своевременному исполнению. В четыре года у тебя выпадет молочный зуб, в шесть с половиной ты должна будешь отправиться впервые в школу, в двенадцать твой отец найдёт себе более подходящую жену, правда, и мамаша тоже без партнёра не останется. Ну а незадолго до того, как тебе исполнится шестнадцать лет, прыщавый одноклассник попытается лишить тебя невинности в полутёмной раздевалке во время празднования наступления нового года. Там было совсем не жёстко, на сваленных в кучу зимних пальто и, кажется, что-то у него даже получилось. А на одной из строчек этого будто бы заранее написанного кем-то дневника – и наша встреча. Знойным летом, на далёком южном берегу, в выгоревших под жарким августовским солнцем предгорьях Кара-Дага, где на каждом повороте узкого шоссе висело по огромному полотну Сёра и музыка моря упорно вторила пению Синатры, а белое крымское вино с успехом заменяло столь желанную прохладу…