Анна Серая - Художник нашего времени

А еще я вспомнила о нашей любимой Бане № 13. Баня № 13 – это заброшка, которую оккупировали художники города «Т» в 2018-ом году. Была экскурсия по городским дворам. Матвей и другие художники приметили это здание и захватили, повесив свой замок. В Бане постоянно проводились выставки, события и просто посиделки. Там были большие двухметровые окна, разбитые правда. На каждом событии в бочке жгли костер, − традиция. Выставляться в Бане мог, кто угодно, хоть бомж. Пришел – принес свой объект и смело выставился. Никто за это из Бани не выставит, − выставки делает народ. Объекты можно было делать и из того, что валяется под ногами: бутылки, кирпичи, картонки, банки и прочее. Каждый человек мог стать художником, придя к нам в Баню. К новоприбывшим художникам всегда относились с уважением. Мы с ребятами там стол всегда накрывали – выпивку и закуски приносили. По поводу денег у нас был общаг – каждый складывался, сколько мог.

Когда я первый раз пришла в Баню, то просто охерела, подумав, что это какая-то секта, − жгли церковные свечи, рисовали пентаграммы и крутили какой-то фильм о самой Бане. А Матвей проводил спиритический сеанс, вызывал какого-то покойничка. Девчонки сказали мне, что он очень прошарен в оккультизме. После все собрались в кругу, а я стояла около стенки, стеснялась подойти к ним. Обсуждали дальнейшие планы, касательно событий в Бане. После все начали расходиться, а Матвей остался и включил песню на ноутбуке «Черный ворон». До сих пор помню, − он стоит один одинешенек, курит и то и дело глаза к небу поднимает. А оно такое чистое, небо, без единого облачка. И Песня эта по Бане разносится «Черный ворон, что ж ты вьешься/над моею головой? / Ты добычи не дождешься/Черный ворон, я не твой.

В город я все же свалила, это был июнь. Наш знакомый, дядя Гриша, отвез меня за пятьсот рублей. Каким же красивым, сказочным было то утро перед отъездом. Я чувствовала запахи, звуки, цвета – я чувствовала все. Я жила, наслаждалась каждой секундой. О своей депрессии я и думать забыла, столько во мне было чувств к нему, к Матвею. Тогда, тем утром, ко мне пришло понимание, что я просто загасила эту любовь в тень, а когда начала писать портрет – она проснулась, как вулкан. Не знаю, тогда во мне проснулась любовь ко всему, к миру, к людям, к себе. Я поняла, что важен каждый человек, наверно, потому что я полюбила Матвея как человека. За что я его полюбила? За смазливую мордашку и красивое, подтянутое тело, как у древнегреческого бога? Нет, не только. Я полюбила его за его доброту, за ум, за то, что ему не срать на то, что происходит с искусством в нашем богом забытом городе «Т».

В то утро я чувствовала какое-то абсолютное счастье, я чувствовала полет. Видела, как все зарастает цветами. И это вожделение. Черт, я хотела Матвея постоянно. Извиняюсь за подробности, но трусы были мокрые насквозь. Я думала, мол, это нормально вообще? Тогда мне пришла мысль, что это из-за того, что я была девственницей в свои двадцать три года. Ну, мол, гормональный всплеск, или что-то вроде этого.

В городе, на вокзале, меня встретила моя подруга Настя, низенькая брюнетка с большими карими глазами, ланьими. Я называла ее Мася или Масяня. Мы пришли в мою квартиру, и я рассказала Масе о своих чувствах к Матвею.

− Нахрена тебе этот Забавник? – спрашивала меня Мася, хихикая. Она тоже называла Матвея Забавник, но не так как я – любя, а как-то с язвой.

− Масянь, не знаю, это чувство к нему у меня какой-то невероятной силы, понимаешь? Вот в жизни только раз так бывает. Я точно знаю, что он моя судьба. Ведь всегда так бывает – судьба близкого человека посылает. А он, Матвей… Знаешь, Мась, он так на батю похож. И по гороскопу он Лев, и на сплавы любит ездить. Еще он строить и чинить умеет, руки из того места растут. У отца моего ведь тоже золотые руки были.

Мася молча кивала головой и снова хихикала, мол, твое дело. Анастасия, Настенька, Мася была мне самым близким и родным человеком, шесть лет я спала с ней в обнимку на одной кровати. К слову, у нас с ней был интим. Но полного удовлетворения от этого я не получала, все же хотелось сделать это с парнем. По утрам я будила ее, гладя по спине и целуя в шею. Она поверчивалась лицом ко мне, начинала целоваться и гладиться. После я трогала Настину кошку (так я называла ее промежность). Мася же робко прикасалась к моей кошке и сильно сжимала мне грудь. «Машуньчик, какая же у тебя красивая, упругая грудь, − постоянно говорила она мне, и я чувствовала нежность». Жили мы вместе. Скучно мне было одной. Но жила она, честно сказать, за мой счет, точнее на деньги, которые мне присылала мать.