Алексей Иванов - Т.Н.

Настало время Пробуждения. От спячки:

– Так быть, или уже – не быть? – спрашивал Лёша в нерешительности.

– И если быть, то – с кем? – подхватывал Банан. Его инициативу. И передавая пас… в неизвестном направлении.

Потому что Фил даже не удостаивал их вниманием. Так как Платон устами Сократа и других своих не менее популярных литературных персонажей уже давным-давно в различных, но единых, по сути, вариантах дал ему ответ на этот наивный вопрос: Не жениться. Никогда. И ни под каким соусом. В котором тебя же и замаринуют.

Под тем предлогом, что это нормально. Для нормальной жизни.

А не для правильной. Которую ты должен для себя сперва открыть, понять, принять и противопоставить норме. Обывателя. Внутри тебя.

Но ровно до тех пор, пока ты не заставишь и их это понять. И стать такими же. Как ты. Чтобы они смогли сражаться с тобой на равных! Один на один.

А не набрасываться на тебя всем стадом. Выдвигая от себя небольшую поисково-карательную группу. Под тем предлогом, что ты подрываешь основы их цивилизации. Как на Демосфена, Цицерона и других величайших ораторов. Скорее по привычке, чем по сути, видя в тебе организатора возможной контрэлиты.

Причем, если на тебя набрасываются чтобы растерзать представители других народов, ты чуть ли не автоматически становишься национальным героем. И тебе потом начинают ставить памятники. Восхваляя при каждом удобном случае. Чтобы унизить тех, кто тебя растерзал. Ты становишься совестью нации!

Если же на тебя набрасываются представители собственного народа, то ты автоматически становишься святым. Вне зависимости от того, заслуживаешь ты этого или нет. И с каждым поколением число твоих поклонников только возрастает. Ты становишься голосом совести всего мира!

Чтобы твоих обидчиков в этом обвинить.

Фил, как теоретик, прекрасно это осознавал. И хотел лишь помочь человечеству, не взирая на них самих. Не зависимо от того, чем это для него самого могло окончится. Ведь главным для него, как для сугубо ментального существа, всегда был его литературный труд. И он находил оба эти варианта неплохой рекламной акцией для продвижения своей книги. А для себя он и так, в любом случае, ничего не терял, так как давно махнул на Банана рукой.

Видя как Банан, не желая ничего понимать, уже снова нервничал и метался с членом наперевес, от всей души желая стать всадником. Предвкушая в этом нечто романтическое! Как грезил Лёша. Но мир предлагал такой широкий спектр всевозможных антител, что Фил, который в отличии от них всегда уже был – здесь и теперь (как ставшесть), наткнувшись на жилу свободного времени, начал разработку полезных ископаемых из книг. Чтоб стать ещё богаче и конкретней, как и любой интроверт. Лишь сдерживая в себе, с усмешкой, бесконечные порывы и позывы куда-нибудь сорваться. Искоса наблюдая, как Банан метался по полю сублимации, снимая с себя лезвием разума такие душистые пласты воображения, от полиморфных арабесок которого у нормального человека крыша давно бы уже улетела в тёплые края.

Но Банан знал, что у подвижного человека крыша все время ездит туда-сюда. И это единственный способ почувствовать, что она ещё на месте. Потому что Фил, как истинный подвижник (его крыши), знал гораздо больше и, по счастью, они находились в одном физическом теле. Лишь метафизически дробясь на «святую» троицу: Отца – Фила, Сына – Банана и Святого Духа – Лёшу. Пока ещё, правда, и не мечтавшего о святости. Поэтому Банан любил тогда притворяться Филом. А не этим правильником. Хотя Фил и говорил ему, что это – практически – невозможно. Но как вещал ему Иннокентий Анненский: «Но люблю лишь одно – невозможно». 4 4 И. Анненский, «Невозможно». А Банан любил падрэжать. Такая у него была работа – наследие чужих престолов.

Тем более, что история Демосфена красноречиво говорила Банану об обратном. Ведь тот, по началу, тоже был оратором лишь теоретически и писал свои тексты исключительно на продажу, заикаясь и подергиваясь чуть ли не при каждом слове. Но Банан уже много веков как перестал и заикаться и нервически подергиваться. И к настоящему моменту был уже оратором хоть куда. И если и страдал пока, то лишь от недостатка актуальных текстов.

На день рождения матери к ним в гости явилась та самая Людмила. Хрупкая, удивительно красивая женщина с прожигающими всё и вся своими серо-голубыми глазами. Дочь которой уже подросла, но пока так и не унаследовала её красоты, не вполне «расцвела». И видимо поэтому и не явилась. Устав бить в грязь лицом по сравнению с матерью. Устав Усталости зубрить оставшись дома. Как и всякая «золушка», ожидая «своего часа».