Алексей Иванов - Т.Н.

И тоже наивно думала, что – ничем. Пока неожиданно для себя не столкнулась лицом к… «лицу лица не увидать.» 15 15 С. Есенин, «Письмо к женщине». Почему-то снова и снова посвящая это письмо себе от имени Банана: «Вы помните, вы всё конечно, помните, как я стоял, приблизившись к…» Лицу. Вспоминая это противо-стояние. До утра. Потирая руки (и ноги) от нетерпения, начав поджидать его с морей. Поняв теперь, что его Банан и вправду, неведомо почему, пишется с большой буквы! Непохожий на все остальные. Нет-нет, не своим размером или чем-то ещё, внешним. Как она думала до знакомства с ним. В постели. Поверив на слово своей подруге Томе: «О-о-о, Бананчик!» Это глупости. Но – своим величием! И излучаемым им прямо в её голову волшебством. Своей духовной прелестью, столь неистово и её к нему прельщавшей. Которую она ощущала, как наслаждение – сиим процессом. Чтобы снова, хотя бы один разок, с ним действительно соприкоснуться.

Хотя бы – в качестве эксперимента. Проверив для себя, точно ли ей самой всё это нравится? Или – только с ним? И его волшебством. Снова став персонажем его Сказки. Рассказанной ей в сугубо пастельных тонах на протяжении «тысячи и одной ночи», как она надеялась. Снова заманить его в свои объятия. Трепеща в предвкушении!

На страницах, которые Т.Н. буквально вырывала тогда из её души! Своим присутствием. Не оставляя их вместе ни на минуту. Всё ярче и твёрже рисуя у неё в ангельской головке их сюжетную линию.

И небольшие отступления, где он и его новая гопи смогут в этих лакунах страсти под ласковый шум волны его речи прямо днем, посреди пляжа, полного растерянных от такой невообразимой наглости отдыхающих, за резко запотевшими стеклами автомашины…

Выйти затем и, привязав ключ от машины к дублирующим резинку завязкам плавок, как ни в чем ни бывало окунуться в море, охлаждая свои разгорячённые тела. Расстелить на песке покрывало и начать загорать. Продавливая взгляд обывателей на ход вещей своей нормальностью.

Вспоминая тогда, закрыв глаза от резкого солнечного света, отражающегося бесчисленными бликами от постоянно приближающихся к нему волн лишь о том, как в то далёкое лето, когда он пытался поцеловать невероятно красивую тогда в столь же ослепительно ярком дневном освещении Белку в её мальвиновые губы прямо посреди дороги возле дома Виталия. И как та поначалу чего-то стеснялась и возражала ему:

– Ты что? Люди же увидят.

– Пусть. Пусть завидуют! – улыбался он Белке в ответ, непроизвольно начиная сверкать на неё глазами, полными искусства. Искушения! И начинал её прямо при всех прохожих долго-долго целовать. На виду у всей вселенной! Наслаждаясь не столько ею, сколько самим собой. В её объятиях. Заставляя прохожих на них оглядываться и в недоумении покачивать головами. От зависти. С примесью сожаления о том, что данные романтические опции уже давно у них отключены. А подобные ей красавицы и вовсе никогда не будут доступны. И она, входя в эту его игру во всё-всё могущество в его объятиях, уже не могла ему сопротивляться. Охотно целуя его в ответ. Своего могучего властелина! В ответ на то, что он осваивал с ней на практике то, чему так долго обучали его дадаисты и прочие абсурдные нахалы от литературы и театра от начала века и по сей день. Вываливая ей в эту минуту «из уст в уста», как голодному до искусства птенцу, всю их неистовость и утончённую дерзость. Чтобы потом уже самой на него при всех столь жадно набрасываться и охотно начинать всех попирать. Одного за другим. Сражаясь у себя в душе с каждым из них за свою мятежную родину, где всё это было уже давно в порядке вещей. А все их видимые ими со своей стороны «аула» (как они называли частный сектор на своём участке) беспорядки именно их и только их беспорядки в голове, не имеющие к подлинной красоте отношений ничего общего. Заставляя её объезжать и укрощать этих диких до её тела жеребцов. Поражая и укладывая их неукладывающиеся в их головах беспорядки ровными рядами на своей постели. Воображения. Подсаживаясь на его способы выражения подлинной свободы. Языком страсти. Желая снова прикоснуться хотя бы на миг глубокого поцелуя к его языку выражения этих навыков, растягивая и растягивая как можно дольше этот ускользающий от них обоих миг. Пьянея прежде всего от самой себя. И того нового амплуа, который он в глубоких поцелуях ей дарил. Снова и снова. Удерживая её на этом блестящем крючке их ослепительной связи. Которую и связью-то тяжело было назвать, настолько она была легка и беспредметна в просторе глубокого поцелуя, но столь невообразимо магнетична! Благодаря той невероятной притягивающей её к нему энергии, которую она ощущала всем своим телом, всем своим замирающим от восторга и предвкушения чего-то большего существом, пока он её целовал в своих объятиях. Даже не представляя насколько громадный мир стоял незримой тенью за его невероятно широкими в этот миг плечами: