Фасо Буркина - Мотель Бейтсов

На следующий день, парень уже встретил с улыбкой, с алостью щёк. Его слабую руку опять положили на перси, опять водили ею по соскам, по низу живота. Катя шептала ему возбуждающие душу слова. О том, что если он будет жить, то она ляжет к нему в постель…. Через неделю уже другие раненные просили такую помощь. Если в окопе она не отказывала, то почему здесь должна? Это такие же отцы и братья, как те, которые сейчас ползут в тыл…, а может уже не ползут…. Сдерживая слёзы, Катя позволяла раненным любоваться её телом, трогать. А вот дальше….

Она уже дала клятву Игнату. А тот, подстёгнутый гормонами, быстро поправлялся. Вот он уже встаёт в туалет, вот сходил в столовую, поел самостоятельно. Катя всегда рядом, держит его костыль. Подставив плечо, помогает подтереться после дефекации. «Сегодня ночью приду, родимый мой!».

Ночь. Медсестра уснула на посту. Катя прошмыгнула в мужскую палату. Для неё это пройдённый этап, для Игната нет. К чёрту боль в отрезанной чуть выше колена ноге! Он впервые ощущает членом женское влагалище. Мгновенно спускает. Женщине этого мало. Такая вот своеобразная окопная болезнь. Только долгие фрикции могут успокоить организм. Она припадает к пенису и сосёт его. О таком разврате она услышала ещё на фронте, когда солдаты, обсуждая военно-полевых жён командиров, говорили о таком непотребстве.

Да. Чудо случилось. Пенис окреп. Опять традиционное соитие. Наконец то долгожданный оргазм. Так и уснула на узкой кровати солдата.

Её разбудила санитарка, укоризненно покачала головой. «Блядь!» не прозвучало и то хорошо.

Мало было в то время женщин, обзывавших другую женщину блядью, потому как мужчин способных наполнить женский организм тестостероном, было в десятки раз меньше нормы. И дурой считалась та женщина, которая не пользовалась случаем пользовать солдата, согреть его…, согреться самой….

Блядью её обозвал новенький раненный, поступивший на место выписавшегося. Его едва не задушили другие, знавшие историю выздоровления Игната.

Катю уже выписали, дали справку о демобилизации по ранению. А она ждала полнейшего выздоровления Игната, припадая на правую ногу, приходила в палату, ела припасённое братками, рассказывала о новостях с фронта. И как обычно засыпала после двух-трёх палок.

На завтра назначена выписка Игната. Сегодня прощальная ночь. «Кать, ублажи братушек! Я не буду ревновать. Они делились со мной, я тоже хочу отблагодарить. Вот спиртик у медсестры конфисковали.» Чей сперматозоид пробился в яйцеклетку, никто не знает. Ночь хоть и весенняя, но длинная. Шестеро мужчин заливали влагалище до краёв. Катя шла в мужской туалет, долго сидела, ожидая, когда выльются слизь и сперма. Шла в палату, становилась раком. Ей запихивали в рот и во влагалище.

Потом долго добирались до Масловки, где у Игната жили родители. Когда ходила беременной сношаться не хотелось. Даже бывало, прогоняла Игната. А после родов… хоть опять на фронт, в окоп к солдатам, или в госпитальную палату. Опять её тянуло спасти, согреть брата, отца, взводного, ротного. Второго ребёнка зачала точно от Игната. Она пообещала ему родить только его ребёнка. Он понимал, что жена больна такой окопной болезнью, прощал, отпускал к ебарям, ждущим её на сеновале. Страдал конечно, но пусть хоть такие страдания, а то умер бы, не познав радости совокупления.

В шестидесятые годы, Болат Окуджава впервые спел:

…укрепив сознания обоих супругов что если бы не бедствие, то Катя прожила бы абсолютно другую жизнь. Может быть более лёгкую, а возможно…. Но это осталось по ту сторону войны.

Троих последующих не известно от кого зачала. Правда они долго не жили, год-полтора и умирали. Последнего зачала от приезжего агронома. В сорок пять, как отрезало! Климакс, мать его дери. Ебаря ещё походили, предлагали перепихнуться, но сухость влагалища…. Игнат на шестом десятке потискался, потискался….

Да вскоре и умер, от внезапно начавшейся гангрены в ЗДОРОВОЙ ноге. Дочь от СОЛДАТА уехавшая на северА, не откликнулась на телеграмму о смерти отца. Сын от Игната запил после развода с женой, как ему казалось блядовавшей не хуже мамы, умер выпив некачественную водку.

Семидесяти пятилетие Екатерина Николаевна считала пределом жизни человеческой. И вот ей 85-ть, а кривая с косой не идёт.