Эдуард Лимонов - Коньяк Наполеон

Психопат, длинный и худой, раскорячившись, как ножницы, качался в паре шагов от меня.

- Ну-ну, больной, иди сюда! - сказал я спокойно- Иди сюда, устрица поганая!

Он онемел от такого обращения и остановился. Он не привык, ?oia с ним так невежливо и грубо разговаривали. Он привык, что его боялись. Он ни разу еще не наткнулся на твердого человека. Я считал себя твердым человеком.

- Что глядишь, подходи, - сказал я, - я тебе твои гляделки повыковыриваю!

К моему удивлению, я обнаружил, что сжимаю в руке пластиковую красную ложку на длинной ручке и делаю ею выковыривающие движения. Я считал, что давно забыл все эти специальные словечки e обороты, но нет, память подростковых лет оказалась хваткой памятью. Супер-клеем прилипли шпанские словечки к моему сознанию, и вот, спустя много лет, я шпарю наизусть вовсе не забытые, оказывается, тексты.

Он стоял против меня и тяжело дышал. Без очков я не мог разгля-деть деталей его лица, возможно, сменявшихся выражений его глаз, но это не было так уж необходимо для моих целей. Я лишь должен был смотреть на него, как удав на кролика, не отводя взгляда. Что я и делал. То обстоятельство, что кролик был больше удава и вооружен молот-ком, дела не меняло. Скрестились ведь в поединке психические воли, а не мышцы. Его воображение несомненно пострадало от войны. За моими пустыми глазами ему виделись, может быть, настоящие ужа-сы, увиденные им в старой Европе, на польских полях и в германских долинах. Развороченные внутренности, оторванные конечности, трупы братских могил. У меня же, в противоположность ему, было пустое, невинное, ничем не заполненное воображение. Я был, как пылесос с еще неиспользованным новеньким мешком, а он уже насосался грязи и отяжелел. Я знал о нем многое война, окружение, плен, как и Порфирий он служил у немцев... Он не знал обо мне ничего. Я был для него пришельцем с иной планеты, марсианином. Потому он боялся меня, и я это чувствовал. Как боятся пустого дома.

Он повернулся и убежал за наборную кассу. По пути с глухим стуком упал на линолеум пола молоток. Как в романтической пьесе зло-дей обессилено выронил оружие. Не хватало лишь, чтобы он, схватившись за сердце покачнулся и упал... Не упав, злодей пробежал мимо горящего топкой линотипа, схватил пиджак и, огибая нашу толпу стороной, трусцой пробежал к двери. Между машинами проскочила лишь его по-ефрейторски стриженая под полубокс полуголая голова. "Бьюмс!" - свистнули пружины двустворчатой двери типог-рафии, мгновенно растянувшись и сжавшись.

- Ай да корректор, ай да молодец! - Порфирий выскочил из задних шеренг и похлопал меня по плечу.

- Где же это ты научился так разговаривать? Я думал ты интеллигент! А ты, получается, бандит!.. Этот психопат не раз уже на-рывался на нас, потому Моисей и перевел его в ночную смену.

- Давно надо было его проучить, - угрюмо сказал Ванштэйн.

- Проучить, проучить!.. Что же вы, господин Ванштэйн, вы же его непосредственный начальник, и вот, оказывается, не можете своего рабочего на место поставить! Стыдно, господин Ванштэйн, хозяину заискивать перед рабочим. Здесь вам не Советский Содоз, а капиталистическое общество! Вы забыли, что вы его хозяин? - Львовский с удовольствием воспользовался возможностью лягнуть оппонента.

Разумеется, я, Порфирий, и Львовский продолжили празднование дня рождения Ванштэйна, но уже без виновника торжества. И, разуме-ется, как обычно, мы оказались в Billy's баре. К тому времени коньяк "Наполеон" уже крепко въелся в стенки желудка и проник в кровь, поэтому все, что я помню от второй половины дня рождения - черные лоснящиеся физиономии, хохочущие, вытаращивающие глаза и произносящие фразы, смысл которых навсегда останется для меня глубокой тайною. По всей вероятности, Порфирий был трезвее меня и отвез меня домой. Проснулся я от мерзкого треска будильника, но су-мел заставить себя встать лишь через полчаса и, переползя через спя-щую Елену, выполз в кухню. В газету мне пришлось бежать. Проклиная коньяк "Наполеон" и свою собственную глупость, проклиная Порфирия и "Billy's bar", я несся по 34-ой, сбивая salesmen and saleswomen. В метро с двумя пересадками или даже в такси вышло бы медленнее.

Впервые Львовский явился на работу раньше меня. С улыбочкой превосходства он сидел уже, откинувшись на спинку корректорского стула, курил "Малборо" и окинул меня с головы до ног затемненным очками взглядом.

- Моисей Яковлевич уже спрашивали о Вас, господин Лимонов. Просили, как Вы явитесь, чтобы немедленно зашли к нему в кабинет.