Маркиз Сад - Злоключения добродетели

Господин де Брессак лично переговорил с Жаннетой, стараясь сбить ее с толку вопросами, но девушка так твердо стояла на своем, что он решился дать ей ответ.

– Вот оно, это роковое письмо, – сказала Софи, вынимая небольшую записку из кармана, – взгляните, сударыня, порой я перечитываю его. Я буду хранить это послание до моего последнего вздоха, я не могу вспоминать о нем без содрогания.

Госпожа де Лорсанж взяла записку из рук нашей прекрасной путешественницы и прочла:

«Презренная негодяйка, отравившая мою мать, имеет наглость писать мне. Пусть она не сомневается: если ее найдут, ей несдобровать. Самое разумное в ее положении – поглубже зарыться в свою нору и не высовываться. Она осмеливается требовать, настаивает на своих правах на деньги и вещи? Но разве то, что она не успела прихватить с собой, не ничтожно по сравнению со всеми кражами, которые она не раз совершала в замке, не говоря уже о последнем ее злодеянии? Советую ей больше не обращаться с подобными посланиями, иначе ее посредник будет схвачен и задержан до тех пор, пока местопребывание преступницы не станет известно правосудию».

– Это ужасно, мое милое дитя, – произнесла госпожа де Лорсанж, возвращая записку Софи, – страшно даже представить... Купаться в золоте – и отказать несчастной, не пожелавшей запятнать себя преступлением, в жалких грошах, которые ею законно заработаны, – вот поистине низость, не знающая равных.

– К сожалению, это так, сударыня, – продолжала Софи, возвращаясь к своей грустной истории. – Я два дня прорыдала над этим страшным письмом, страдая не столько от отказа, который оно содержало, сколько от неслыханной подлости и коварства его автора. Итак, надо мной нависло новое обвинение, меня могут во второй раз предать в руки правосудия лишь за то, что я слишком строго почитала его законы. Пусть так, я ни в чем не раскаиваюсь, совесть моя попрежнему чиста, и мне не в чем упрекнуть себя, кроме как в излишней чувствительности и жажде справедливости.

Все же мне трудно было поверить, что меня на самом деле разыскивают. Я была слишком опасным свидетелем, и маркиз прекрасно понимал, что мое появление в зале суда окажется не в его пользу, поэтому он еще меньше меня был заинтересован в моей поимке, и он, а не я, должен был дрожать от страха. Из этих соображений я решила остаться на старом месте и пробыть там так долго, как позволят мои накопления.

Господин Роден, так звали хирурга, у которого я находилась, предложил мне поступить к нему в услужение. Это был тридцатипятилетний мужчина сурового нрава, резкий и грубый, что не мешало ему пользоваться в округе безупречной репутацией. Он был беззаветно предан своему делу, совсем не интересовался женщинами, жил один, и ему было приятно, возвращаясь домой, видеть, как кто-то хлопочет по хозяйству и заботится о нем. Он назначил мне жалованье двести франков в год и часть дохода от его врачебной практики, и я согласилась. Господин Роден был достаточно хорошим физиономистом, чтобы понять по моей фигуре и лицу, что я никогда не знала мужчины; к тому же он был осведомлен о моем намерении сохранить чистоту. Он пообещал никогда не докучать мне в этом отношении. Мы достигли взаимной договоренности, однако я старалась не раскрывать душу новому хозяину: он ничего не знал о моем прошлом.

Я пробыла в этом доме два года и, несмотря на тяжелую работу, обрела там какой-то душевный покой и уже готова была забыть свои старые печали, когда Небо, которому было угодно, чтобы любое доброе побуждение моего сердца тотчас же было наказано, отобрало хрупкое блаженство, дарованное мне на краткий миг, чтобы бросить меня в бездну новых невзгод.

Как-то раз я осталась одна в доме и занималась своими обычными хлопотами, обходя все помещения, и тут мне показалось, что из глубины подвала доносятся какие-то стоны. Я подошла поближе и различила голос девочки. Я попыталась освободить ее из заточения, но дверь была заперта на замок. Я стала строить догадки... Что могла делать там эта несчастная? У Родена не было детей, я никогда не слышала, чтобы у него были сестры или племянницы соответствующего возраста. Чрезмерная строгость, в которой жил Роден, наводила на мысль, что эта юная особа могла быть предназначена для утоления его долго сдерживаемых страстей. Почему же он ее запер? Меня мучило любопытство, и я решила расспросить узницу.

«Ах, мадемуазель, – ответила мне плачущая девочка, – я дочь дровосека, мне двенадцать лет. Господин, который здесь живет, и его друг вчера меня похитили, когда отца моего не было поблизости. Они связали меня, бросили в мешок с отрубями, чтобы я не могла кричать, положили на лошадь, ночью принесли в этот дом и тут же заперли в погребе. Я не знаю, что им от меня нужно. Они заставили меня раздеться, разглядывали мое тело, спрашивали, сколько мне лет, а потом тот, который похож на хозяина дома, сказал другому, что, коль скоро я так напугана, операцию следует отложить на послезавтра, а чтобы их опыт удался, надо дать мне успокоиться, однако я полностью соответствую всем требованиям, предъявляемым к „подопытной“».