Игорь Михайлов - Аська

Керим Саидыч явно не случайно

живет воистину как сибарит:

в двухкомнатной хибарке недурной

спит с постоянной лагерной женой

нахальною раскормленной бабенкой,

брезгливо обходящей всех сторонкой.

Пред Томкой надлежало лебезить:

невзлюбит - враз со свету может сжить,

лишь стоит ночью ей шепнуть Кериму:

мол, роет яму под тебя незримо...

Она все норовила строить глазки

герою нашему. Он каждый раз

гадал, что правильней: ответить лаской,

поглядывать ли на нее с опаской

иль подымать и не пытаться глаз?

Ему казалось, будто бы Керим

престранно щурится, встречаясь с ним.

Неужто к Скорину он ревновал, чудило?

До шашней ли ему любовных было!

Решил он,чтобы не свалиться в пропасть,

избрать срединный путь, бывая там:

разыгрывать желание - и робость,

смущение - с восторгом пополам...

Керим, конечно, жаден не был, нет...

Конспиративные соображенья

его удерживали от кормленья

помощничка: ведь где ни тронь - секрет...

(Что было сверхнаивно и напрасно:

как будто все ему и так не ясно.

Хоть, впрочем, разве редко это было,

чтоб доброта о подлость обожглась?)

Тамарочка, конечно б, подкормила,

но... дорого б кормежка обошлась!

В хибару их впускаемый нечасто,

не мог не видеть Скорин, что порой

Керим Саидыч шу-шу-шу с начальством

и шу-шу-шу с начальничьей женой;

что зоркий страж перестает быть зорким,

когда Саидычу в его семейный дом

то с кухни тащат, то, глядишь, с каптерки

за свертком сверток, узел за узлом.

Керимовы не пропадали знанья,

он все включал в магический свой круг:

и связь с вольняшками на основанье

взаимно моющих друг друга рук,

лекарства дефицитные, аборты,

спиртяги нескудеющий запас

все махинации, любого сорта,

шли в дело, помогая в нужный час.

Но Скорин не возревновал к коллеге

с подобным изобильем привилегий,

хоть при Кериме, что и царь и бог,

был даже не божок и не царек,

и не придурок, а полупридурок,

завидующий каждому из урок.

Из побывавших на режимной всякий

поймет, что парню стала жизнь мила,

хоть и похавает-то только в меру

пшеничную баландочку, к примеру,

хотя и спит средь доходяг в бараке,

не удостоясь своего угла.

Ему казалось: много ли мне надо?

Дотянем срок и без своей норы.

Но так казалось лишь до той поры,

когда однажды, будто бы с досадой,

Керим промолвил, подтянув штаны:

-"Баб на колонну к нам пригнать должны!

Ищи себе хорошую забаву,

а коль полезешь к Томке - не прощу!"

Уже не подозрительным - лукавым

вдруг сделался Керимовский прищур.

Что там произошло в его мозгах?

Как разобраться в азиатских штучках?

С души Керима разбегались тучки,

он просто прояснялся на глазах.

Вот руки он потер, чему-то рад,

на Скорина кидая острый взгляд,

вдруг замурлыкал что-то невпопад,

чем наш герой был удивлен немало,

и, что ему совсем уж не пристало,

игриво Скорина коленкой ткнул под зад...

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ЧАИНЬКА,

где автор описывает прибытие на колонну женского этапа, рисует подробно биографию героини и даже выдает секреты женских татуировок.

Тот день был необычен, буен, жарок

как буря над колонной проплыла:

прислали женщин к нам на амплуа

кухарок, поломоек, санитарок.

Они явились, небо замутив

кошачьей музыкой базарных споров,

шумливостью вечерних разговоров,

нелепым пеньем на один мотив,

весельем, нам давно уж непривычным,

и женским матом звонко-мелодичным.

Пошел по зоне радости трезвон:

а ну, по вкусу выбирайте жен!

Кто с той, субтильной, кто вот с этой тетей,

кто с Ленкою, кто с Домною, кто с Мотей...

И выбрали. Снимая с брака сливки,

мы опасались лишь оперативки:

с тех пор, как женщин дали на колонну,

она всю ночь шныряла неуклонно.

Но тут помог нам, на догадку скор,

сливая на ночь два враждебных стана,

наш лагерный механик и монтер,

известный кличкой Полтора Ивана.

С ним мало дел придется нам иметь,

и вот портрет достаточно подробный:

махновский облик, неправдоподобный,

бредовый рост и страсть все время петь...

Тот хитрый шифр и век не разгадать бы,

что Полтора Ивана изобрел:

мигнул два раза свет - кончайте свадьбы,

оперативник к вахте подошел!

Оперативник ступит за порог

вот это номер! Люди спят, как дети:

от них за тридевять земель порок

и налицо прямая добродетель.

И не додуешь ты, как ни хитер,