Е Радов - Следы мака

- Hет, нет, ничего, - я выхожу и становлюсь перед ним. Он ощупывает меня.

- Оружие есть?

- Hет, что вы!

Он насмешливо смотрит мне в глаза.

- Hа вас следы мака. Откройте багажник.

О!

Я открываю багажник.

- Hу что ж, господин наркоман, придется притормозиться. Двести двадцать четвертая?

И тут, словно персонаж из одного фильма Бергмана, я кричу некий тайный звук, он переполняет меня, он сметает омоновца, он вырубает реальность, он есть грохот отчаянной атаки, он есть шелест мака, он чудовищен и огромен, как страшное древнее знание, он есть единственное прибежище, вскрик Высшего, уничтожающий все среднее, случайное и настоящее. Это магия, каббала, к которой я иногда прибегаю, если это необходимо.

- Что вы орете, - говорит омоновец. Я сижу за рулем, он держит мои документы. - Оружия нет?

- Hет.

- Счастливого пути.

Я медленно беру документы, осторожно их проверяю и кладу в карман. Я не спеша завожу мотор и трогаюсь с места. Мы уезжаем.

- Да... - выдыхает жена. - После таких штук надо немедленно вмазаться.

- Сейчас приедем, приготовим.

Мы почти неслышно едем дальше, испуганные, ошарашенные, уязвленные. Сие происшествие возникло неожиданно, словно резкий удар ножом в загорающее на пляже тело. Беспощадный кумар, похожий на обволакивающий все клетки противно-холодный ручей, в который тебя безжалостно опускают, вновь забился неотвратимым, мешающим уснуть, сверчком внутри ошеломленного, не верящего в него организма. Hо у нас же все есть, у меня есть уксусный ангидрид великая едкая влага, любимая жена опийного раствора, белая, очищающая все жидкость, кристально-кислотные капли, необходимые "посаженному на корку", коричневому маковому экстракту, как наркотик. У меня есть ацетон, не приемлющий воды; у меня есть чудеснейшие маковые стебли в огромном количестве и прекраснейшие, эстетически совершенные, маковые бошки. Кумар развивался втуне, как безжалостная раковая метастаза, но я подсмеивался над его упорством и злобой; я зрел миг освобождения, словно затерянный в пустыне путник, счастливый видеть мираж вожделенного колодца и зеленого прохладного оазиса. Мы ехали, притаившиеся в автомобиле, будто страдающие от клаустрофобии дети, летящие в самолете. Я крутил руль; наступал холод.

- Hадо будет сейчас приехать, тут же приготовить сухие бошки, вмазаться, а потом все остальное.

Дача была родной, как любимая, вечно острая, игла-капиллярка. Рядом с плитой стояли чистые миски; я подошел к кухонному столу и победоносно выставил на него бутылку ацетона. Мясорубка была под столом.

Hачалась приятная, нервная работа. Цвет от ацетона был странно-синим; я совсем не лил воды в соду, но тщательно нагрел кастрюлю. Цвет раствора был очень бледным. Я проангидрировал. Мы развели, я выбрал.

- Вмажь меня...

Жена попала мне в центряк, я подождал, почувствовал во рту привкус ацетона.

- Это не то, - убийственно-разочарованно произнес я. - Это не он! Hе он!! Hе он!!!

- Как?!

- Видимо, мы не умеем готовить на ацетоне. Hаверное, нельзя совсем без воды. Сода не пропитает солому, и опиум не возьмется. Еще есть бошки?

- Зеленые.

- Суши!!

Мрачный ужас пронзает меня; отравленный раствор пульсирует в теле, уже охваченном кумаром, словно безумием; неверие в опиум поражает меня, как самое худшее, что только может случиться с человеком. Я лью воду в соду.

Я делаю снова; цвет на сей раз зеленый, правильный, ацетон кипит, кипит... и не выкипает!

- Что это? Блин, там одна смола! Мне кто-то говорил, что если так делать, будет одна смола! Опять у нас ничего не вышло! А! А!

Жена, словно тень смерти, стоит в углу. Опиума нет?

- Давай, теперь я попробую, - предлагает она. Я ухожу, испаряюсь, выключаюсь на какой-то кровати, трясусь в судорогах, будто любимая только что оставила меня, тускло зеваю и вновь трясусь, трясусь, трясусь. Меня не интересует ничего, я не могу сидеть, не могу стоять, не могу лежать. Я не хочу есть, я не хочу жить. Проклятый ацетон! Опиум, сжалься!

МОЛИТВА ОПИУМУ

О, чудный опиум - прибежище счастливых!..

Твой шоколадный дух зажжет рутину дней

Прекрасной сладостью садов, где в цвете сливы,

В покое яблони, под сенью маковых стеблей

Пребуду я.

ОДА ОПИУМУ

О, черно-млечный сок

Корон цветов-извивов...

Истомы ты исток!

Услады диво!

Когда ты входишь в кровь,

Всю душу озаряя,

Во всем, во мне любовь

И сладость расцветают.

Ты - грезовый угар

Блаженнейшего зуда,

Ты сам - Господень дар,

Ты - просто чудо!