Шахразада - Страсть принцессы Будур

– Но отец, мама, вспомните себя – ведь вы же сначала полюбили друг друга, потом долго странствовали, чтобы обрести друг друга, а потом уже стали мужем и женой…

– Но малышка, ведь ты же принцесса! А твоя мама…

И тут император замолчал. Потупившись, молчала и прекрасная Комати. В северных покоях дворца повисла недобрая тишина. Ее нарушил строгий голос императора:

– Откуда ты знаешь о странствиях?

– Отец, вспомни – это же в твоих покоях к стене прибиты два истертых посоха. Когда я была совсем маленькой, кормилица мне рассказала чудесную историю, почти сказку, о том, как ты из опочивальни услышал танка, произнесенные женским голосом. Тебя так заворожили эти строки, что ты выскочил из покоев, взяв с собой лишь тончайшую рисовую бумагу и кисти.

Улыбка тронула губы прекрасной Комати.

– Да, твой отец тогда был так молод… И так решителен! А что еще рассказывала тебе кормилица?

– Она говорила, что отец услышал твой голос, словно ты была заточена в высокой башне среди отвесных ущелий. Отец вернулся, взял с собой посох, на два дня еды и отправился в горы… Он поднялся к самому убежищу небожителей, но тебя там не нашел. Тогда он спустился к морю, нанял джонку и два года странствовал по землям и морям, чтобы найти тебя и еще раз услышать прекрасные танка, что произносила ты в то утро.

Теперь улыбался и император.

– Да, почти так все и было. Правда, любимая?

Императрица в ответ лишь качнула высокой прической. Но глаза ее были полны печали, было заметно, что мысли Комати где-то очень далеко.

– Вот и я так хочу! Хочу проснуться от прекрасных стихов и в поисках поэта обойти полмира. Но найти его, единственного! И пусть он будет не императором, не принцем… Да кем угодно!!! Я хочу, чтобы к нему потянулась моя душа так же, как твоя душа, отец, потянулась к душе моей прекрасной мамы.

И Ситт Будур выскочила из комнаты.

– Что мы наделали, любимый! Этой девочке никогда не найти того, единственного!..

– Почему ты так думаешь, прекраснейшая?

– Потому что она вбила себе в голову, что надо обойти полмира… А ведь иногда любовь ждет тебя за поворотом коридора… У очага в дворцовой кухне…

Мимо воли голос Комати потеплел.

– Да, не знаю, как бы жил дальше, если б в тот зимний вечер не спустился за саке…

– Или если бы послал за ним кого-то из слуг… Например, моего мужа Тонзо…

– Забудь о прошлом, родная. С той самой минуты, как я тебя увидел там, у очага, ты стала для меня единственной. Я помню как сейчас – ты снимала котел с кипящей водой… И негромко напевала ту самую танка, о которой говорила наша дочь…

– Нет, любимый, – возразила императрица. – Это были весенние стихи… Я тоже помню тот безжалостный день. На кухне плиты пола обжигали холодом ступни – ведь гэта служанкам низшего ранга твой отец носить не позволял… И помню, что я грелась мыслями о весне и стихами о ней. Вот этими:

Император тоже хотел возразить, но потом передумал. Для него важно было стереть печаль с лица любимой жены. И он поднялся с подушек, подошел к Комати и нежно поцеловал ее.

Для императора Такэтори жена всегда была светочем и радостью. Вот и сейчас он почувствовал, как нарастает в нем счастливое возбуждение. Он желал ее точно так же, как возжелал, когда увидел босоногую красавицу с огромным котлом в руках. И точно так же, как тогда, ему было все равно, кто перед ним – служанка или императрица. Он знал лишь, что она – единственная, властительница его грез и любовь всей жизни.

Комати ответила на его поцелуй с не меньшим жаром. Любовь, которой не один день, а с десяток лет, подобна выдержанному вину. И вкус ее нежнее, и букет тоньше. Да, сейчас и император, и его жена прекрасно знали, что последует дальше. Но радовались мгновениям страсти, наверное, даже больше, чем в тот день, когда впервые смогли остаться вдвоем.

Императрица легко поднялась навстречу мужу. Воспоминания увлекли ее в те дни, когда она была лишь служанкой в кухне, а Такэтори – сыном владыки, великим принцем… Ей вспомнился тот чудовищный котел с кипящей водой, вспомнилось и обожание, вспыхнувшее в глазах наследника.

Тот огонь вспыхивает в глазах императора и сейчас, когда великие боги даруют императорской чете уединение.