Вильям Козлов - Дай лапу, дружище!

Я знаю одного человека, который при жизни заказал себе мраморный памятник, правдами и неправдами выхлопотал в Ленинграде место на кладбище, положил на сберкнижку деньги на похороны. Со счастливой улыбкой рассказывал, как ему теперь спокойно и на душе хорошо… Дело в том, что с родственниками он жил недружно и не рассчитывал после смерти на приличные похороны и поминки…

Ему пошел восьмой десяток, мраморный обелиск у него стоит на балконе, накрыт брезентом. Можно подумать, что это выживший из ума старик, мрачный мизантроп. Ничего подобного: он весельчак, жизнью доволен, много работает…

Не доезжая Опухлик, я с асфальта сворачиваю на проселок. Здесь уже сосны и ели совсем близко подступают к колее. В двух местах дорогу прорезают противопожарные просеки. На них хорошо грибы собирать, обязательно что-нибудь найдешь: подосиновик, подберезовик, россыпь маслят, а бывает, и песчаный белый с толстой искривленной ножкой, глубоко зарывшийся в рыхлый песок.

Из-за деревьев появляются высокие синие ворота пионерлагеря, огороженного железобетонными столбами, меж которых натянута проволочная сетка. Отсюда виден мой дом — обыкновенная деревенская изба, сразу за ней дощатый сарай, а еще выше виднеется баня. А дальше за ней смешанный перелесок, крапива вдоль изгороди, дикий малинник. А еще дальше та самая лужайка, обедневшая после того, как срубили сосны, за ней болото и сосновый бор.

Если рыба почти не живет в озерке, что у меня под окном, то лягушек там расплодилось — прорва. Каждую ночь я засыпаю под их музыку. Никогда не думал, что лягушки такие азартные певуньи. Они голосят с сумерек почти до утра. Иногда и соловью сквозь их мощный стон не пробиться со своей звонкой песней. И надо заметить, в лягушачьем кваканье есть что-то музыкальное…

Когда я вижу свой дом, всякий раз мое настроение сразу поднимается, исчезает усталость, хочется поскорее выскочить из машины и прогуляться до озера Красавица. Если в городе время бежит, торопится, не угонишься за ним, если там в любую минуту может зазвонить телефон… то здесь ничего подобного не случается. Тут другой, более замедленный темп жизни, иные заботы. Телефона нет, до Ленинграда ровно 542 километра — я по спидометру замечал, — плохие и хорошие вести сюда докатываются нескоро. Я люблю принимать друзей, но в Холмы приезжают только самые близкие друзья, которым ты действительно нужен, которым и ты всегда рад. Настоящих друзей у нас, к сожалению, не так уж много, и приезжают они не так уж часто. Это тебе не дача под Ленинградом. Но все-таки друзья навещают…

Холмы находятся географически на стыке трех республик: Российской, Белорусской и Латвийской. Например, от моего дома до Езерищей — ровно пятнадцать километров, до первой латвийской деревушки, что за Себежем, что-то около пятидесяти километров.

Наверное, Варден почувствовал, что мы подъезжаем, завозился позади, поднялся и из-за моего плеча стал с интересом смотреть на дорогу. Понимал ли он, что его судьба круто изменилась? Собаки, выросшие в семье, привыкли во всем полагаться на хозяев. Отныне его хозяином стал я. И он это прекрасно понял. Я остановил машину возле ветхих из штакетника ворот, отворил их, осторожно по узкой, сделанной мной, дороге между огородом и домом подогнал ее к гаражу, заглушил мотор.

Что меня поражает в деревне, так это тишина и полное отсутствие людей. Бывает, уезжаю утром — никого не вижу, приезжаю — ни души. И потом, сельских жителей скорее увидишь не на улице, а в хлеву или на огороде, чаще всего я вижу соседей, когда они пасут скотину. А пасут они на лугу перед пионерским лагерем поочередно. Здесь почти при каждом доме корова, пара боровов, у некоторых куры. Несмотря на то что рядом озеро, уток и гусей никто не держит. Нет коз, кроликов. С десяток ульев стоят лишь в огороде у Логинова.

Закрыв ворота, я наконец выпустил из машины Вардена. Он тут же побежал осматривать территорию, а ко мне, радостно виляя хвостом, подскочил невесть откуда взявшийся Тобик. На свою беду он не заметил Вардена, и я не смог предотвратить их встречи: в несколько прыжков Варден подлетел к нам и молча бросился на Тобика. Крошечный песик даже, наверное, толком не рассмотрел эту черную глыбу, нависшую над ним. Слабо кашлянув от ужаса, он юркнул под скамейку, потом прижался к моим ногам, явно ища защиты, но Варден настиг его, и через какую-то долю секунды из красной пасти черного терьера торчали лишь голова и хвост с двумя парами подергивающихся лап бедного Тобика.