Людвиг Окунцов - Думает ли собака

В некоторых деревнях теперь вместо колодца и возвышающегося над ним журавля установлены металлические водоколонки, а вместо домиков, хат — немало многоэтажек. Не вяжутся с сельским пейзажем и бытом многоэтажные дома, а дворы без живого «одушевления». Беспричинный собачий брех, лай или скулеж «на ветер» вселяют жизнеутверждающую силу и веру человека во что-то нескончаемое, а жизнь — беспредельную.

По службе, в связи со следствием чернобыльской трагедии, мне с некоторыми сослуживцами пришлось побывать в двух деревнях: одной, где людям разрешали жить и пасти скот с проведением предохранительных мер и в другой, в полукилометре от первой — в зоне отчуждения, где радиоактивные осадки превышали допустимые нормы и жить, подвергая себя серьезной опасности, было запрещено. Заместитель директора, поговорив с нами и получив согласие, решил провести нас по оставленной людьми деревне Ноздрищи. Закрыв стекла дверей «Газика», мы двинулись в путь. Было лето. По обе стороны асфальтированной улицы, огороженные подогнанным штакетником, стояли недавно построенные, красивые одноэтажные дома с надворными постройками. Хорошо сохранившаяся краска на ставнях, окнах, дверях домов и новые доски сараев свидетельствовали о недавней трагедии и трудолюбии, аккуратности украинцев. Еще не коснувшиеся запустения, в полной силе стояли фруктовые сады, подчеркивая случившееся. Мы останавливались у домов, чем-либо заинтересовавших нас, не покидая автомашины. Деревня была мертва. Почти мертва. Стояла необычная, гробовая тишина. Казалось, уши были заложены прессованной ватой. Не берусь утверждать насчет птиц, возможно они были напуганы двигателем автомашины, но с полной уверенностью заверяю, ни единого лая не было слышно во всей деревне. На специально оставленном пустыре, между домами, находился колодец с журавлем (вероятно, не один на деревню). От него двое стариков на коромыслах несли в ведрах воду. Заместитель директора, побывавший здесь не раз, комментировал:

— Не захотели уезжать. Остались жить в деревне. Здесь, — продолжал он, — случилась в прошлом году пренеприятнейшая история, можно сказать, инцидент прескверный. Всем известно, что родина тянет магнитом каждого человека. С ней связаны не только воспоминания, укоренившаяся привычка, но и необъяснимая тяга к родным местам. Вот в этот дом, — показал он, — вернулись проведать свой угол две сестры (теперь многим известно, что загрязненная радионуклидами территория отчуждена от людей на столетия и проведывать ее практически нет смысла). Одна из сестер пошла в дом, другая в сарай. Та, что в доме, услышала неистовый крик из сарая. А в сарае у волчицы были волчата, и она набросилась на непрошеную гостью. Результат нетрудно предвидеть.

Он замолчал и задумался. Об этом мы уже наслышались в соседней деревне, но не стали перебивать рассказчика и не удивились на этот раз услышанному.

Жили бы во дворах собаки, — не к месту подумал я, — такого бы не случилось. Да кто бы их кормил, — мысленно продолжал рассуждать. — Одних увели прежние жители, другие — разбежались по соседним деревням. Тяжело смотреть на селение, покинутое людьми и разоренное радиационным убийцей, словно невидимкой, не имеющим запаха, вкуса и цвета. Вдвойне неприятно, когда в деревне нет привычного нашему слуху мычания коров, ржания лошадей, блеяния овец, кудахтанья кур и собачьего лая. Глухонемая деревня с тяжелой судьбой, оставленная навечно, на века.

В 30-ти километровой зоне отчуждения Чернобыльской АЭС все оставлено и отдано природе без человеческого вмешательства. По инициативе Белорусского государственного комитета по охране природы и АН БССР на площади в 140 тысяч гектаров создан Полесский радиационно-экологический заповедник. Проблемы и вопросы не уменьшились, а возможно и увеличились, но из них главные: что произошло за чертой отчуждения с лесом, землей, животным миром? Что можно ожидать в будущем? Через три года после аварии репортаж Ю. Вязовича, сотрудника Института зоологии АН Белоруссии, корреспондента АПН А. Крыжановского, в сокращении (Вечер, Новосибирск, 25 мая 1989 г.): в радиусе 6–7 километров вокруг станции очень сильно пострадал лес, особенно сосны и ели. Процесс увеличился. За три недели половина радионуклидов с крон деревьев перешла под полог леса. Через полтора года их распределение стало таким: в подстилке примерно 90 %, в почве 4 %, в древесном ярусе — 6 %. На границе с мертвым «рыжим» лесом стоят гигантские зеленые сосны. У некоторых растений проявился гигантизм. По соседству с нормальным лесом встречаются листья дуба размером в пол-листа лопуха, у акации листовые пластинки — с детскую ладошку. Растения чувствуют уже 1 миллирентген в час, а гигантизм начинает проявляться при уровне радиации от 4 до 7 миллирентген в час. Что будет с лесом и другой растительностью позже — при хроническом облучении слабыми, но многолетними дозами — пока неизвестно.