Людвиг Окунцов: Думает ли собака

Почти всю сознательную жизнь я помню один рассказ, его трогательное содержание, но не название. Рассказ прост как жизнь и мудр, как легенда. Впрочем, порой жизнь человека незаметного, простого становится легендой. В этом вы убедитесь. Прочитанный рассказ широк и глубок, с моей точки зрения, словно Волга или Днепр. Он чист, как родниковая вода. И печален, как грусть вдовы, недавно потерявшей мужа. Впрочем, кому как. Окончив вуз, я работал в Волгоградской области. Постоянно выписывал местные газеты, а центральные — периодически. Память у меня оказалась своеобразной. Не быстро схватывающей, но долго, годами помнящей отдельные эпизоды или тронувшие меня события. Лицо случайного человека, не обязательно женщины, увиденное мною и повторно встреченного в любом городе обретало и обрастало деталями: где ранее видел, на какой улице, кто его сопровождал, в чем был одет, о чем говорили или молча прошел мимо. А уже прочитанные, отдельные места, наиболее для меня интересные, помнил десятилетиями. Правда, фамилии запоминал недолго, имена и отчества гораздо лучше. Плохо ориентировался в прошлогодних особенностях месяцев. Раз увиденные отдельные дома и дворы, улицы поселений, не говоря уже о тех, на которых я неоднократно бывал, и помнил долго и мог восстановить в зрительной памяти в любое время дня и ночи через десятилетия. Но своевременно вернемся к рассказу, который я помнил так долго. Он был написан очень давно, талантливым журналистом умно, умело, глубоко и трогательно в одной из центральных газет, кажется в газете «Правда». Я долгое время хранил газету, но скорее всего она попала в руки другого любителя животных. Дело было в период блокады Ленинграда. Голодного Ленинграда. Не дай Бог испытать кому-либо впервые или повторно состояние голода — этого сосущего, изматывающего тело и душу чувства. Что бы вы ни делали, помыслы возвращают вас к еде, к пище, какой бы она ни была. Краюха хлеба, затируха, на какое-то время подавляют подташнивающе-сосущее чувство. Мало кто сейчас знает затируху: мука с небольшим количеством воды затирается в ладонях и варится в подсоленной воде. И той-то не вдоволь. Кора, крапива пополняют рацион. Проглотив все это и часть пайка-хлеба 300 г в сутки на человека, а в блокадном Ленинграде еще меньше) буквально на несколько минут затихает издевательство желудка, а затем все начинается сначала. И это часами, днями, неделями, месяцами и даже ночью. Испытав все это на себе, мне легко было понять не только семью блокадных ленинградцев, пожилых мужа и жену, но и их пса в равной степени испытывающего голод. Паек двоих делится и на собаку. Мужчина умирает от голодного истощения. Дворник, зная эту семью, просит разрешения умертвить собаку и отварить её. Это спасет хозяина от неминуемой гибели. Но мужчина отказывается. Перешагнуть через это он не может. Собака — член семьи и одинаково со всеми имеет право на жизнь. Отступить от человеческих принципов гуманности, воспитанных в мужчине с молодости, он не может. Впрочем у него нет даже колебаний на этот счет. Традиции воспитания предусматривали многие принципы и в том числе «Береги платье снову, а честь смолоду». Моральную честь. А она, миную пафос, была выше главного вопроса: быть или не быть, жить или не жить. Вскорости мужчина умирает. События происходили тогда, когда блокадными, голодными ленинградцами было съедено все живое. Рассказ мне запомнился надолго, вероятно, потому, что с детства животные были мне не безразличны и ещё оттого, что о голоде я знал не понаслышке.

Проведя экскурс в состояние человеческого голода, нам с вами, читатель, легче будет понять выгнанных из дома, голодающих собак. Ибо голод одинаково мучительное состояние для всех живых существ. Для собак он ещё более тяжел, ибо эти высшие животные кормятся со стола человека и приобретают корм извне охотой или на помойках разве что в порядке исключения. Голод приводит к истощению, а следовательно к непривлекательности внешнего вида животного. Люди с недоверием относятся к таким собакам, подразумевая болезнь, что усугубляет физическое и моральное состояние животных. И как говорится, не приведи Господи, ещё схватить им лишай или другое заболевание и такие изгои обречены на медленную смерть и бесконечные издевательства.