Борис Рябинин - Мои друзья

Прошла неделя, другая, третья – от Шестакова ни слуху ни дулу. Сергей Александрович начал не на шутку тревожиться: у Шестакова должны были давно кончиться деньги. И вообще, где он, что с ним?

– Да где он сгинул?! Не съели же его собаки! – говорил каюр Марков, сам не зная того, как он был недалек от истины.

Все невольно начинали задавать вопрос: не попал ли наш посланец в какую-нибудь беду? Может быть, заболел? Но случись что-нибудь, мы узнали бы скорее. Куда же, в таком случае, он запропастился? Что с ним происходит? Ведь не иголка же, в самом деле, чтобы потеряться!

А происходило вот что.

Дела поначалу шли у Шестакова как нельзя лучше. Кавказские товарищи отнеслись к его миссии с полным пониманием, предоставили в его распоряжение машину, оказали всяческую поддержку.

Кавказ – старый центр собаководства. Хорошие собаки там в каждом колхозе, совхозе, в каждом горском селении.

В различных районах Армении и Грузии Шестакову удалось купить тридцать девять взрослых овчарок и двух трехмесячных щенков. Все это было не так уж сложно: животных приводили на сборный пункт сами чабаны, они же помогли погрузить собак в товарный вагон. Распростившись с гостеприимными хозяевами, Шестаков тронулся в обратный путь на Урал.

Он надеялся добраться до дому за пятнадцать-шестнадцать суток. Исходя из этого; ему был выдан и запас продовольствия для собак – кукурузная мука и мясо. Но все расчеты оказались спутанными: вагон двигался очень медленно, застревая чуть ли не на каждом полустанке. Это поставило Шестакова в весьма затруднительное положение.

Шестаков и сам был повинен в выпавших на его долю трудностях тем, что, как признавался потом он, «пожадничал», купил еще щенков и оставил денег на дорожные расходы меньше, чем предусматривалось сметой.

Чтобы не заморить собак, вынужденный растягивать средства и продукты, Шестаков стал экономить на собственном питании, следуя старой пословице: хороший хозяин сам не съест, а скотине даст.

Надо представить его положение: сорок свирепых псов, ловящих каждое движение вожатого и только ждущих момента, как бы наброситься на него, и он – один в этой движущейся псарне, запертый в вагоне, из которого и не выйдешь, пока не остановится поезд. Действительно, это требовало настоящего бесстрашия!

В вагоне имелись нары. Собаки сидели на нарах, под нарами – в три яруса. Вагон был небольшой, овчарки привязаны накоротке, на прочных позвякивающих цепях. В первые два-три дня они часто схватывались одна с другой, а разнимать их было трудно. «Пока разнимаешь двоих, – говорил после Шестаков, – сзади тебя хватают другие».

В течение первых же часов они порвали у него шинель, поранили пальцы, прокусили ладонь.

В вагоне была неимоверная духота, вонь. Выводить собак на стоянках Шестаков не рисковал – это было слишком сложно: каждый раз отвязывать и привязывать, спускать на землю и снова поднимать, ежесекундно ожидая, что собаки набросятся на тебя. Да и не каждая подпустила бы к себе! Приходилось вагон по нескольку раз на день споласкивать горячей водой, за которой он бегал на каждой станции, и чистить, как чистят в зоопарках клетки у больших хищных зверей.

«Был сам уборщик и поломойка», – так деликатно отзывался он потом об этой стороне своего путешествия.

Ночами было холодно. Шестаков раздобыл железную печурку и затопил ее. Собаки тоже тянулись к теплу. Один крупный пес сильно подпалил себе хвост и бок и чуть не сгорел заживо. Из серого он сделался желтым.

– Эх ты, паленый, паленый! – говорил Шестаков, сидя перед огнем и поглядывая на овчарку, привязанную в метре от него.

В конце концов за собакой так и закрепилась кличка – Палён.

Бодрое расположение духа не оставляло инструктора почти всю дорогу. Он испытывал тревогу, лишь когда принимался подсчитывать свои быстро тающие ресурсы. Он сильно урезал порции животным. Теперь он кормил их лишь раз в сутки и помалу, но не помогало и это. Запасы провианта исчезали гораздо быстрее, чем колеса отсчитывали километры.

Другого все это привело бы в отчаяние. Но Шестаков принадлежал к тем истинно прирожденным «собачникам», которые в любом деле с собаками видят что-то, безусловно полезное, необходимое, а трудности не смущали его. Какое дело обходится без трудностей!

На одной из станций Шестаков договорился с дежурным железнодорожником и военным комендантом, чтобы вагон на сутки отцепили от поезда. Вагон поставили в тупик, а Шестаков пошел на рынок, продал свой добротный суконный костюм, сшитый незадолго до поездки, и на вырученные деньги купил четыре пуда гороховой муки для собак и продуктов для себя. Это поддержало, но ненадолго.