В Зацепин - Мы и наша семья

Я слушал, стараясь не шевелиться.

- ...Правда, шалаш наш был в двенадцать квадратных метров на третьем этаже кирпичного дома. Спасибо тестю - позаботился. Устроил родственный обмен, разъяснив свою позицию народной мудростью: "Любишь родных - уехай от них". И мебель нам кое-какая досталась: кровать, стол, два стула и этажерка. Но тут для нас со I всей остротой встала проблема тарелок, Нет, посуды у нас было много. Все гости на свадьбе, словно сговорившись, решили подарить нам кофейные, чайные и столовые сервизы. Но ведь кому-то надо всю эту посуду мыть? Или вот еще вопрос: кому первому вставать и готовить завтрак? Каково это было делать мне, за которым до двадцати лет ухаживали бабушка и мама? Да и Галине - любимице всей семьи - тоже не легче было. На ней и так вся стирка была, а за мной только собственные носки. Тогда мы, как в школе, стали устанавливать график дежурства. Чтобы все поровну! Вот это-то и спасло нас от мелких кухонных дрязг.

Конечно, мы и ссорились. Я все чаще уезжал к маме, чтобы посмотреть хоккей по телевизору, а главное - подышать свежим воздухом, вернуться вновь туда, где и на кухне меня ждали любовь и ласка. Не знаю, чем бы все это кончилось, не появись он, наш первенец, Сережка.

Поезд остановился на полустанке.

-- Не утомил вас? - прервал свой рассказ попутчик.

- Нет, что вы. Я, наоборот, боюсь, что мы скоро приедем. Продолжайте, пожалуйста.

- Не знаю, как у других, но Сережка появился для нас неожиданно, хоть и ждали мы его положенные девять месяцев. Галинка моя вела себя молодцом. Тут уж, наверное, теща моя, Вера Платоновна, опыт свой большой сумела ей передать. Мы только на такси и успели, а вечером позвонил в роддом, поздравляют - сын! Я, конечно, перья, как павлин, распушил - отец семейства, хотя толком и не осознавал, что произошло. Только когда привезли мы домой маленький, сморщенный, кричащий комочек, вдруг понял, что я за эту жизнь отвечаю. Не знаю, перед кем, но отвечаю.

Эту самую ответственность пришлось прочувствовать во всей полноте уже через две недели. У Сережки (у него тогда еще и имени-то не было) обнаружили воспаление среднего уха. Как же он кричал! Ничьи слезы не выворачивают так душу, как слезы собственного ребенка, да еще грудного. Правда, от Сережкиного плача меня скоро отгородила больничная стеклянная перегородка, но каково было Галине? Она-то оставалась с ним.

А в четыре месяца у сына началось воспаление легких. Вообще этот первый год Сережкиной жизни пролетел для нас как кошмарный сон. Хотя сна-то почти не было. Галя продолжала учиться на втором курсе своего педучилища (благо, на вечернем отделении, лекции через вечер), а я диплом писал. На работе оформили меня дежурным электриком. Ходил через день. А вечером, когда особой работы нет, писать было удобно: тишина, только выпрямители гудят...

Дома, понятно, тишины не было. Утром, еще засветло, если дежурить не надо, бежишь на молочную кухню за детским питанием, днем, если свободен, по магазинам, а вечером - лекции. Если лекций нет, то пеленки. Галке моей, как назло, на втором курсе стали лекции по детской гигиене читать. Наслушалась она их и давай растить сына по науке. Кормила по часам, точность выдерживала до минуты. Мальчишка орет, надрывается. Вера Платоновна скажет: "Галь, пора кормить мальчика". А она: "Нет, еще рано". Я подойду злой (я Сережкиного крика панически боялся): "Да покорми ты, не слышишь - кричит парень". Она свое: "Нет, еще десять минут. У него режим". Ну я, конечно, взвиваюсь: "Режим для человека, а не человек для режима! Корми, хватит тянуть!" Теща теперь за нее: "Ты что на мать собственного сына кричишь? Как не стыдно!" С тещей я в философские дискуссии не вступал, все-таки мы ей многим были обязаны. Она не только Галине помогала. Пока Сережке полгода не исполнилось, мы у них жили. Я уйду на кухню после ссоры - там тесть сидит, успокаивает: "Ты с женщинами лучше не связывайся. У них своя логика". Я пошумлю для порядка, но делать нечего, приходится соглашаться. Да и на столе уже куча выстиранного белья: пеленки-распашонки.

Насчет пеленок Галкина гигиена тоже оказалась строга. Их надо было обязательно и прокипятить и прогладить с двух сторон. А пеленок у нас много было: не только сами купили, но и друзья надарили. И вот стою глажу. Скучное это занятие, а я монотонности не переношу. Для меня и в школьные годы намного легче было четыре часа в футбол гонять, чем десять минут бежать ровно и спокойно. Не знаю, как мне в голову взбрело, только стал я гладить пеленки на время. Соревнование сам с собой устроил: двадцать пеленок за двадцать минут. Потом стал гладить за семнадцать, а личный рекорд - двадцать три пеленки за четырнадцать минут.