Катя Калинина - О чем молчат дети, когда говорят родители

Родив сына, я наивно полагала, что удовлетворения потребностей новорожденного будет достаточно для того, чтобы он хорошо развивался и был счастлив, и недооценивала значение эмоциональной зависимости ребенка от настроения матери.

– Наш малыш не будет плакать, – уверенно заявляла я мужу, стоило услышать младенческий плач в очереди на кассу в супермаркете.

– Конечно! – соглашался с моими размышлениями супруг, как и я, полагающий, что все детские слезы происходят от черствости взрослых.

Мы были намерены любить своего ребенка изо всех возможных сил, не спускать с рук, кормить по требованию и покупать лучшие подгузники. Никто из нас не мог подумать, что совсем скоро сын преподаст нам несколько ярких уроков, после которых мы перестанем с осуждением поглядывать на семьи с орущими детьми. Я помню, как мы смеялись с мужем, убегая из торгового центра и подхватив за руки кричащего вырывающегося трехлетнего Костю, потому что тот никак не соглашался уходить из магазина без игрушки. Смеялись мы над собой, над осуждающими взглядами прохожих, над наивностью собственной юности.

По ходу освоения новой роли также стало очевидно, что спокойная отдохнувшая я, которая умеет беречь себя и не становиться жертвой в отношениях с ребенком, способна дать ему больше тепла и заботы, нежели вымотанная домашними делами и позабывшая об отдыхе.

Больше всего во время первого декрета меня выбивала из колеи социальная изоляция. Я оказалась не готова к «медным трубам» и, что еще хуже, не умела попросить о помощи родителей или подруг, считая, что так я распишусь в своей материнской несостоятельности. Хорошо, что у меня была Лена, с которой мы познакомились в роддоме и случайно родили сыновей в один день. Мы регулярно с ней созванивались, обсуждали швы, прививки, колики, трещины на сосках, впечатления от похода в поликлинику, первые зубы, первые «полеты» наших сыновей с диванов и прочие подробности нашей новой жизни. И если б не она, то я бы замкнулась в своей печали окончательно.

Супруг, будучи доктором, в то время совмещал врачебную деятельность в поликлинике с дежурствами в травмпункте, поэтому бывало, что мы с сыном два дня подряд не видели никого, кроме друг друга. Но если для маленького ребенка это не являлось проблемой, то я серьезно тосковала по активной жизни. Мне хотелось жить динамично и весело, а не быть заложницей ребенка, но вместе с тем я боялась отступить от своей позиции, согласно которой «настоящие матери думают в первую очередь о ребенке».

Однажды я выросла из этого убеждения, вылупилась из стереотипной скорлупы, и неожиданно стало легче. Это случилось примерно через год после родов. У сына резались жевательные зубы, и на фоне этого второй день держалась высокая температура. Муж как раз был на дежурстве, а я днем и ночью с градусником караулила младенца, чтобы не дать лихорадке подскочить выше 40 и вовремя сбить жар. В хлопотах я не заметила, как дома кончилась еда. И только ночью, укачивая горячего сына и ожидая, когда подействует жаропонижающий сироп, я вспомнила, что не ела целый день.

Сын дремал на руках, когда я разрывалась между двумя желаниями – пойти на кухню и съесть хотя бы сухарик, чтобы заглушить грустный стон желудка, но тогда я бы потревожила ребенка, или остаться его качать, пока он не уснет достаточно крепко, и поесть потом, что выглядело невероятным в условиях высокой температуры. И если раньше я всегда поступала по второму типу, то в ту ночь наконец-то поняла: если я перестану заботиться о себе, то лишусь возможности заботиться о сыне.

Я встала с ребенком на руках, от чего он тут же пробудился, но не заплакал. Мы пришли на кухню, где я усадила его в детский стульчик. Кажется, сын обрадовался такому плану: улыбнулся, растянув щёчки, тронутые лихорадочным румянцем, и задрыгал ножками. Часы на духовке показывали половину первого ночи. Я включила телевизор, поставила на плиту греться кастрюльку с водой и достала с полки пачку риса.

В ту ночь я впервые отступила от служения ребенку, чтобы воспользоваться правом на заботу о себе. Маленькому ребенку не важно, выглажены его пеленки с двух сторон или нет, совершает ли его мать подвиг, заботясь о нем, или делает это играючи. Ему хочется расти в радости, а это уже гораздо более тонкий момент, нежели просто бытовая обязанность, но об этом он пока не умеет сказать.

Любить ребёнка легче, когда ты умеешь любить себя: заботиться, просить помощи, прощать себе ошибки… И очень трудно принимать детей такими, какие они есть, если ты мама, которая собой не довольна. Мне тоже пришлось пройти через недовольство собой, узнать, какой я могу быть несдержанной и инфантильной, когда нагрузка слишком давит на плечи. Но с этого ракурса мне проще любить своих детей такими, какими они пришли в этот мир, не стараясь их переделать. Раз я не идеальная, отчего же они должны быть другими?