Нина Нефедова - Дневник матери

– Ну, как? Сподобилась, богомолка?! Хо-ро-шо! Он, может быть, перед этим в уборной был и рук наверняка не вымыл! Божья благодать!

Слова отца были для меня ушатом холодной воды.

Помня о том, какое действие производили на меня слова папы, старавшегося всячески развенчать в моих глазах святых отцов церкви, я следую его примеру и рассказываю детям о ряде случаев из своей жизни, когда я воочию могла убедиться в том, что иной раз кроется под уважительным словом «батюшка».

В школе 2-й ступени мы с сестрой Надей учились в десяти километрах от дома, в большом селе Очере, где снимали «залу» у одинокой старушки. Вторую половину дома хозяйка сдавала местному батюшке, отцу Евгению, у которого была куча ребятишек и жена с большим животом и вечно заплаканными глазами.

Сам батюшка, весёлый, с масляными глазками и рыжей бородкой, похожей на подвязанную мочалку, был постоянно «навеселе». И мы с Надей больше всего боялись встретиться с ним на лестнице. Широко расставив свои ручищи, покрытые рыжим пухом, он ловил которую-нибудь из нас и, прижав к стене, похохатывая, щекотал. Мы стали бояться выходить на лестницу, подозревая, что отец Евгений подкарауливал нас. Пришлось рассказать обо всём хозяйке, и с тех пор, она стала провожать нас. Стояла на площадке лестницы и ждала, пока мы не скроемся в парадной двери.

На страстной неделе после службы в церкви батюшка так напился, что еле на ногах держался. Он вошёл в «залу», где мы с Надей мыли окна, несколько мгновений стоял покачиваясь, наблюдая за сестрой, которая, встав на стул, протирала стекла, и вдруг, сделав в её сторону два-три неверных шага, рухнул на колени перед нею, обнимая и целуя её босые ноги.

Надя заплакала, закричала. Я тоже. На крик наш прибежали матушка и хозяйка. Вдвоём они оттащили отца Евгения и под руки увели его упирающегося на другую половину дома.

После этого случая отец нашёл нам другую квартиру. Так был сорван ещё один покров со святой церкви.

После окончания школы я была назначена учительствовать в село. Здесь я встретила свою подругу по школе, с которой не виделась года три. Мы обе обрадовались этой встрече, и Сима пригласила меня к себе.

– Только не знаю, Маша, – в странном смущении сказала она, – удобно ли тебе будет? Ведь ты, наверное, комсомолка, а мой отец – священник, брат – дьякон, а сама я… пеку просфоры…

Я в изумлении смотрела на подругу. Никогда ранее я не слышала от неё, что она дочь священника. Было Симе лет двадцать, не больше. Но тёмный платок, скорбно поджатые губы и какой-то обречённый взгляд (Сима и школу-то бросила из-за того, что у неё было неблагополучно с лёгкими!) делали её старше.

После того как она сказала мне об отце-священнике, мне неудобно уже было отказаться от приглашения. Это значило обидеть Симу, а она мне казалась и без того такой несчастной.

Не без трепета вступила я в большой поповский дом. Верх его был отведён под спальни, а низ, довольно мрачный и неприглядный, – под всякого рода чуланы, кухню и столовую.

Едва мы вошли в кухню, как Сима бросилась к квашне и стала сбивать тесто, вылезавшее из неё. Квашня была большая, и Симе с её впалой грудью и слабыми руками нелегко было справиться с ней.

В кухню вошёл её отец. Сима познакомила нас. Отец Сергий был высокий костистый старик с такими же обречёнными, как у дочери, глазами. Чёрная ряса болталась на нём.

– Ты, Серафима, ещё одну квашню поставь, – сказал он глухим голосом. – Завтра Покров… Сама знаешь, как просфоры нужны будут.

Сказав это, отец Сергий удалился к себе, наверх. А Сима, покорно вздохнув, принялась ставить ещё одну квашню.

– Вот так и живу, Маша: из кухни да чулана не вылезаю…

На Симе, помимо просфор, лежала ещё и вся остальная работа по дому: стирка, уборка, приготовление еды. В хозяйстве были лошадь, две коровы, куры.

Да, нелегко жилось Симе в доме отца. Недаром у неё был такой измождённый вид.

За столом, во время чая, я имела возможность познакомиться с остальными членами «святого семейства». Брат Симы, отец дьякон, был здоровым красивым парнем лет двадцати семи. Он то и дело пощипывал свою недавно отпущенную бородку. «Дьяконица» была под стать ему: полная, темноглазая, светлокосая, она держала на коленях младенца с перетянутыми ручками и ножками и кормила его грудью.