Яков Годес - Этот новый старый трамвай

Наступило 15 апреля 1942 года - двести девятнадцатые сутки блокады. Как по заказу, над городом поднялось яркое весеннее солнце. И ранним утром одновременно из нескольких парков вышли на линию трамвайные поезда.

В канун 1975 года, выступая по ленинградскому телевидению, вагоновожатая, кавалер ордена Ленина Ефросинья Федоровна Агапова, первой выехавшая в тот памятный день из парка имени Блохина, вспоминала:

"Шли в парк, как на праздник, знали: должны выехать на линию. Собрались все, кто был. Мне говорят: "Садись, поезжай!" И вот я в кабине. Тронула ручку контроллера, поставила на первое положение. И вдруг вагон ожил. Не могу передать, что испытала в эту минуту. Вывела трамвай из парка. На остановках входят люди, смеются, плачут от радости. Многие спрашивают: "Сколько же теперь будет стоить билет?" А я тоже и смеюсь, и слезы вытираю от радости, говорю: "Все те же 15 копеек, дорогие мои, все те же 15 копеек"... Садовая, Московский проспект. И всюду по пути люди - оживленные, на исхудавших лицах радость. Трамвайный звонок, как победа. Хотя до Дня Победы было еще далеко. И до снятия блокады не близко. У "Электросилы" - последняя остановка. Рядом - Благодатная улица, трамвайное кольцо. А там рукой подать до передовой. Много потом было рейсов. Трудных, опасных, под бомбежками и обстрелами.

Но тот рейс, 15 апреля, я не забуду никогда. И всегда у меня в памяти лица тех моих блокадных пассажиров".

15 апреля 1942 года вывела свой трамвай и Александра Николаевна Васильева. Спустя тридцать пять лет она писала в газете "Смена":

"В трампарк имени Леонова, на Васильевский остров, меня перевели после того, как разбомбили Котляковский парк, где я раньше работала. Я едва успела спастись. Но эти бомбежки были еще не самыми страшными приметами войны. У Горного института собирали детей, которых эвакуировали. Их сажали в мой трамвай, и я везла их к Московскому вокзалу. Сердце разрывалось, когда видела я, как прощались мамы и дети.

Когда заледенели трамвайные рельсы, пропало электричество в городе - движение остановилось. Мы, водители и работники парка, отправились рыть окопы, сбивали лед с путей, отогревали вагоны. И вот однажды нам сообщили: 15 апреля на линию должны выйти трамваи! Наперекор всем холодам, бомбам, проклятым фашистам мы должны были сделать праздник в нашем городе, обрадовать уставших ленинградцев, внести движение на улицы. А движение - это жизнь.

В тот день особенно запомнился даже не праздник в нашем парке, мы-то знали, что он придет, и готовились к нему. Радостнее всего было увидеть прохожих, которые медленно оборачивались на знакомый звук приближающегося трамвая. Видеть недоверчивые, удивленные глаза людей и где-то в самой глубине этих глаз забытую уже улыбку ленинградцев".

Уже после войны, вспоминая тот апрельский день, писательница Вера Кетлинская на встрече с транспортниками с большим волнением говорила:

"В блокаду мы все поняли, что такое для нас такая привычная с детства вещь, как трамвай...

Мы все помним эти повисшие, скрученные жгутом провода, расстрелянные, заваленные сугробами вагоны.

И вот тогда вы совершили неслыханный в этих условиях труд. Слабыми руками, истощенные, тогда вы подняли контактную сеть и дали возможность побежать снова простому ленинградскому трамвайному вагону. Это же был для нас символ возрождения, символ жизни.

Мы бежали, мы тоже были слабы, но мы бежали на наших непрочных, распухших ногах за этим вагоном. Я помню, как кричали: "Позвони еще!" Такой радостью был этот трамвайный вагон!"

Пуск трамвая оказал свое влияние и на моральное состояние фашистских солдат, осаждавших город. Вот что говорил на допросе пленный немецкий артиллерист ефрейтор Фолькенхорст:

- К ночи пятнадцатого апреля мы, как всегда, пришли на точку: я и Курт Шмитцбубе, мой второй номер... Стояла сырая апрельская ночь с низкими облаками. Все вокруг выглядело, как обычно. Та же тьма, тот же холод. Но там, над Ленинградом, по тучам бегали какие-то странные голубые вспышки. Не ракеты, нет, нечто совсем другое! "Курт, - сказал я, - что это за странная иллюминация? Уж не собираются ли русские применить какое-нибудь новое секретное оружие?" Курт забрался на крышу блиндажа и долго смотрел в сторону города. "Черт меня возьми совсем, Фолькенхорст! - проворчал он наконец. - Они пустили трамвай!.." Пустили трамвай? Русские? В Ленинграде, на седьмом месяце блокады?! Я задумался. Зачем же мы мерзли здесь всю зиму? Зачем росли леса крестов на наших дивизионных кладбищах? Зачем мы кричали о неизбежной гибели жителей города, о нашей победе, если они... пустили трамвай?!.