Пётр Киле - Солнце любви [Киноновеллы. Сборник]

МАРИАННА. Отчего же? Это как раз мне было бы понятно, как играть роль модели.

СМОЛИН. Представим дело так: два человека поселились в одной квартире и ведут одно хозяйство. Вот и будь ты такой же полноправной хозяйкой, как и я. Тем более что у тебя теперь денег даже больше, чем у меня.

МАРИАННА. Мне дали отступного? Покрыли грех муженька?!

СМОЛИН. Это в порядке вещей, но к тебе, Марианна, не относится.

МАРИАННА. Как это?

СМОЛИН. Евгения Васильевна говорит, что, хотя ты считалась ее горничной, она всегда относилась к тебе, как к младшей сестре.

МАРИАННА. Я и есть ее младшая сестра, только сводная.

СМОЛИН. Откуда ты это знаешь?

МАРИАННА. Шептались кумушки. И ко мне относились иначе, чем к прислуге. Я и была рада - свободе, какой не было и у Жени. Ей приходилось учиться, а я присутствовала на ее уроках и все схватывала на лету, и читать и писать научилась почти что сама. Когда это обнаружилось, думали отдать меня в гимназию, но я была из крестьянской семьи и должна была жить в деревне, не в гимназию в Москве ходить.

СМОЛИН ( присматриваясь заново к девушке ). Недаром я замечал в вас сходство, даже не внешнее, а в стати и повадках.

МАРИАННА. Как! В ваших глазах я в самом деле ее сестра?

СМОЛИН. Да.

МАРИАННА. Как это может быть? ( Завертелась и чуть ли не запрыгала по мастерской. ) Поверить не могу!

СМОЛИН. Чему ты так радуешься?

МАРИАННА. Уж конечно, не тому, что я ее сестра. Это я знала, кажется, всегда. А тому, что вы поверили!

СМОЛИН. Это так важно?

МАРИАННА. Еще бы! Даже отец мой родной смотрел на меня, как на девчонку из дворни. Сестра держала при себе, как горничную. А в ваших глазах я ничем не хуже ее.

СМОЛИН. Так оно и есть. Я потому стал писать с тебя, когда застрял с ее портретом, что ты воплощала то, что она утаивает в себе, жизненность во всей ее непосредственности и силе. В ней сквозь внешний лоск проступала некая ущербность, что культивируют декаденты ради свободы чувств и духа.

МАРИАННА. Боюсь, теперь и во мне проступит эта ущербность. Была, как цветок; сорванный, хоть в фарфоровой вазе, скоро увянет.

СМОЛИН. Останешься в моих рисунках, как живая, влекущая сердца живых. Приступим к работе!

МАРИАННА. Как! Я к вам нанялась в служанки, а не в натурщицы.

СМОЛИН. Мне не нужны ни служанка, ни натурщица. Мне нужна ты, Марианна. Я даже буду подписывать, с кого писал. С Марианны... Как твоя фамилия?

МАРИАННА. Фамилия? Колесникова.

СМОЛИН. Колесникова?

МАРИАННА. У нас полдеревни Колесниковы.

СМОЛИН. Хорошо. Тебе надо одеться...

МАРИАННА. Как! Раздеваться не надо?

СМОЛИН. Пока не надо. Где твои маскарадные платья?

МАРИАННА. В доме на Каменном острове остались.

СМОЛИН. Надо привезти. Напиши записку к сестре, пусть Фаина Ивановна привезет.

МАРИАННА. К сестре? ( Взглядывая на Ореста с мучитель-ной улыбкой. ) Орест милый, этим не шутят.

СМОЛИН. Я и не шучу.

МАРИАННА. Она вам сказала?

СМОЛИН. Да. Отец ваш, будучи при смерти, признался.

МАРИАННА. Теперь он здоров, снова забудет.

Марианна заплакала и ушла в свою комнату.

СМОЛИН. Марианна!

МАРИАННА. Орест!

Марианна повернулась к нему, смеясь сквозь слезы. Он впервые обнял ее, а она, схватив его за голову, осыпала его лицо поцелуями.

СМОЛИН. Прекрасно, милая! Мне надо выйти из дома. Пиши записку. Я отдам ее посыльному.

МАРИАННА. Может, сам хочешь поехать на Каменный остров?

СМОЛИН. Может быть. Милый друг, я буду жить, как всегда, не обремененный ни службой, ни семьей, свободный художник.

МАРИАННА. Никто не покушается на вашу свободу, сударь. Вы свободны, свободна и я.

СМОЛИН. Разумеется.

Смеются.

Интерьер дома в стиле модерн. Морев и Юля нашли укрытие на башне за ширмой с изображениями в японском духе, не до конца раздвинутой, где находились кресла, как за кулисами, каковые при необходимости выносились и ставились в полукруг, как перед сценой, что и представлял из себя фонарь-башня. Нарядные шелковые жалюзи спускались до пола. Под ними-то они устроили себе пристанище. Юля была не в себе, но как? Как жаждущая любви и ласки юная особа, ничего более, и он не мог ей ни в чем отказать, взывать к разуму невозможно, ибо и сам упивался негой любви, впадая, быть может, как она, в безумие.

ЮЛЯ ( просыпаясь ). Мы где, милый?

МОРЕВ ( просыпаясь ). Не знаю.

Слышны голоса откуда-то с интонацией, как со сцены или с другого времени.

ЮЛЯ. Кто там?

МОРЕВ. Тсс!

Они заглянули в столовую: там Ломов обедал и разговаривал с дворецким.