Светлана Кармалита - Атака! Атака! Атака!

Зина вспыхнула, опять поджала тонкие губы, ушла в свой «саркофаг» и загремела чайником.

— Водки бы выпить, что ли, — сказал командующий, — знобит меня чего-то, не пойму отчего…

Он сам зашел в «саркофаг», налил себе рюмку водки, насыпал перца, понюхал, но пить не стал, а опять кругами пошел по командному пункту.

— Я ему дал пить, — вдруг громко, так что, казалось, на нем треснет материя, крикнул динамик, и все вздрогнули. — Я ему, товарищ майор, хорошенько дал пить, вот он и пьет, товарищ майор. — И голос исчез, как выключился.

Динамики тихо потрескивали.

И вдруг другой сердитый голос сказал из динамика:

— Нахожусь над аэродромом, не зевайте, товарищи.

— Гречишкин выскочил, — сказал Зубов, — сейчас они их примут везде. Точненько выскочил, точненько. Все будет в ажуре, все будет в ажуре.

— Есть радиоперехват, — закричал оперативный из-за перегородки. — У немцев тревога по всему побережью.

— Нахожусь в районе цели, — опять заговорил репродуктор. — Конвои следует по своему маршруту. Букет, я — Ландыш… Имею незначительные повреждения. Прием, прием…

Командующий быстро прошел в угол и повернул к себе микрофон, зачем-то дунул в него и заговорил;

— Я Букет, я — Букет, вы слышите меня, Ландыш? Если можете, оставайтесь в районе цели. Если можете, оставайтесь в районе цели.

И опять наступила тишина такая, что вдруг стало слышно, как у столовой гремят бидонами и два голоса ругаются — мужской и женский.

Аэродром лежал перед КП — он казался пустым и стылым. Чадили синими дымками «пожарки», шлепала по заливу нефтеналивная баржа, быстро и деловито пробежал на своих ревматических лапах ярко-желтый Долдон.

Телефонист осторожно продувал телефонные трубки. Зина в своих больших сапогах ходила на цыпочках. И вдруг громкий, резкий, напряженный голос загремел из обоих репродукторов:

— Вижу корабли противника. Вижу корабли противника. Левкои, вперед! Левкои, вперед!

— Штурмовая пошла, — тотчас закричал оперативный за перегородкой. — Штурмовая пошла, пошла штурмовая!

— Выхожу на цель, — сказал еще один голос в репродукторах.

— Над целью, — закричал тенор, — за мной, товарищи! Бей во все колокола!

— В ажуре, — крикнул Зубов, как будто его могли услышать, — в ажуре, в ажуре!

Теперь репродукторы кричали непрерывно:

— Гвоздики, Гвоздики, я свой. Гвоздики, Гвоздики, вас четверо, я — пятый.

— Маки, я Фоменко, я Фоменко, Маки. Развернуться фронтом, идем в атаку фронтом. Атака! Атака! Атака!..

— В ажуре, в ажуре, — повторил Зубов, резко встал, толкнув при этом стол и уронив поднос со стаканами на цементный пол. — К счастью, к счастью, посуду бить к счастью, не подбирай ты ее, Зина, прошу тебя.

— Колдуешь, Зубов, — сказал командующий.

По полю проехал грузовик, груженный лопатами. Мухин мыл горячей, парящей на ветру водой машину командующего, смешно выставляя в длинных руках швабру, чтобы не перепачкаться.

— Атака! Атака! Атака! — повторил Фоменко.

Его «маки» шли за ним низко, почти над самым морем, строем фронта, крутолобые, безжалостные тяжелые машины, горькое и отчаянное порождение военной науки.

Конвои пытался поставить вокруг транспортов завесу из химических шашек, но из этой затеи ничего не получилось, дым сносило в сторону. Транспорты по-прежнему шли, словно голые. Только белые клубы катились по воде вокруг. Эсминец ударил по торпедоносцам главным калибром и словно оброс белым разряженным воздухом. Выли сирены транспорта. Маленький тральщик уже горел розовым веселым пламенем.

— Атака, — опять сказал Фоменко, выбирая себе взглядом транспорт побольше, вот этот, кажется, самый большой, и хриплым голосом спросил: — Штурман, второй в ордере — наш, идет?

— Идет, — ответил штурман.

Разорванные облака закрыли на мгновение плексиглас перед Фоменко. Потом транспорт вновь открылся. Оттуда и с других транспортов и с кораблей сопровождения к ним потянулись изгибающиеся цветные трассы.

— Вправо, командир! — сказал штурман по СПУ. — Еще доверни чуть вправо.

В это мгновение снаряд разорвался перед Фоменко. Снаряд разорвался, и все сразу вспыхнуло вокруг. Но вперед было видно и вниз было видно.

— Горим, командир! — сказал штурман. — Чуть вправо, чуть-чуть!

— Прощай, штурман, — сказал Фоменко. — Прощай, друг!..

— Еще доверни, — попросил штурман. — Прощай!..

— Сбрасывать нет смысла! — сказал Фоменко. — Прощайте, товарищи!..

Пламя ударило ему в лицо. От копоти он задохнулся и закашлялся и так кашлял все последние мгновения своей жизни. Но эти мгновения все сразу кончились. Все сразу — беззвучно и навсегда.