Александр Миндадзе - Смерть машиниста

— Подумал, ввалится, чего доброго, в три часа ночи, разбудит? — отвечал, принимая тон, Ермаков.

— Да нет, я о вас не такого мнения. Вы, по-моему, человек строгий. — Малинин бросил взгляд на заляпанные грязью брюки Ермакова. — Во всяком случае, не легкомысленный. Ну что? Как провели вечер? Успешно?

— Да, спасибо. А вы?

— Я тоже.

— Угу. Я чувствую, — сказал Ермаков.

— Что чувствуете?

— Провели вечер в приятном обществе.

— Как это вы догадались?

— Ну элементарно, — сказал Ермаков. — Запах духов.

— Разве?

— Конечно.

— Ну так что, Шерлок Холмс? Копаете?

— Копаю.

— Поделились бы! У вас же небось интересные факты, детали.

— Мои детали вряд ли вам подойдут.

— Виновного-то нашли?

— А как же.

— Какой-нибудь стрелочник как всегда виноват?

— Вот-вот.

— И что? Арестовали?

— Кого?

— Стрелочника.

— Нет, зачем.

— Гнались за ним, что ли?

— Почему?

— Извозились здорово.

Тут только Ермаков обратил внимание на свои испачканные брюки. И спешно направился в ванную.

Переодевшись, вышел, постелил постель. Малинин сидел в прежней позе, нога на ногу, смотрел выжидательно.

— Что поделаешь, всех не арестуешь, — сказал вдруг Ермаков, помолчав, продолжил — Хотя иногда… Уж больно много всяких жуков развелось. А попробуй, возьми его! Еще посидите? — спросил он, помолчав. — Или ложимся?

Легли. Ермаков сказал:

— Начать с того, что, как правило, многие в душе сочувствуют правонарушителю и не жалуют следователя, если говорить честно. Так уж повелось с давних пор…

— Ну, вероятно, потому, что ваш брат фабриковал иногда действительно мифические дела, — отозвался Малинин.

Ермаков бросил па пего беглый взгляд.

— Наш брат пли ваш брат — это еще вопрос! — произнес он с усмешкой. Я имел в виду, что сегодня любое следствие сталкивается с трудностями, которые непросто преодолеть. Попробуй-ка допросить вас, если вы, к примеру, не желаете отвечать! Что с вами делать?..

— Что значит, не желаю?

— Не желаете, и все. И это ваше право, между прочим.

— Вот не знал, что есть такое право. Будем иметь в виду… — сказал Малинин. — Кто свет гасит?

— Вы, кто.

— Это почему же?

— Ваша очередь, — сказал Ермаков. — Спокойной ночи.

— Нет, мы конечно, понимаем… У вас работа, у него работа — вдвоем-то каково? Понимаем, входим в положение, но сами видите, какие у нас возможности… — Женщина-администратор выразительно обвела взглядом тесный вестибюль гостиницы. — И телевидение с утра пораньше — девять человек, как снег на голову…

— Игорь Николаевич! — услышал Малинин, и тотчас у стойки возникла женщина в брючном костюме — из той, свалившейся, как снег на голову, компании, что теперь подремывала в креслах среди ящиков с аппаратурой.

— Вы? Или не вы? — Женщина подошла ближе.

— Это я, — признался Малинин.

— Здесь? И давно?

— Вторую неделю.

— Связано с событиями, наверное? Или просто так? Спрятались в глубинку?

— И то, и другое.

— Слушай, Игорь, — продолжала женщина уже другим тоном, — посоветуй, пожалуйста. Вот моя команда, — она кивнула в сторону дремлющей в креслах компании, — снимаем митинг и закладку памятника. Есть идея пригласить пассажиров, тех, спасенных. Кто ехал в поезде…

— Хорошо, — одобрил Малинин.

— А что улыбаешься?

— Нет-нет.

— Хватит меня разглядывать.

Она была красивая, стройная, с полу-распущенной косой, ниспадавшей с плеча на грудь, — немолодая усталая девушка.

— У тебя здесь номер?

— Конечно.

— Пригласил бы. Ноги гудят.

Они стали подниматься по лестнице.

— Я вот что хочу понять, — говорила Марина. — Знал он, на что идет? Или все же надеялся остановить состав?

— Надеялся, наверно, — пожал плечами Малинин. — А как же.

— До последней минуты?

— Тут уж неизвестно, где первая минута, где последняя.

— И что же, не было минуты или секунды, когда он понял, что не успеет?

— Может, конечно, и была такая минута или секунда, но мы о ней ничего не знаем… Может, он решил остаться в локомотиве, а может, и выпрыгнул бы в последний момент, да не успел. Поскользнулся, дверь заклинило. Мало ли что бывает…

— Интересно ты рассуждаешь! — сказала с обидой Марина. — В таком случае, какая же разница между машинистом и этим самым помощником, который выпрыгнул? То есть между героем и трусом?

Один выпрыгнул, а другой поскользнулся и не успел, вот тебе и героизм?

— Гм, — произнес Малинин, по это «гм» относилось уже не к спору, а к тому, что он увидел в номере: следователь в синей униформе, строгий, чинный, сидел за столом перед незнакомой женщиной. Ермаков вопросительно поднял голову, посмотрел…