Мурад Дост - Сколько ног у обезьянки?

— Зачем? — остановил ее Самади. — Она сама придет.

Жена вернулась.

— Не могли ничего другого придумать! Украли!..

— Нет, — сказал Самади. — Она сама приехала с детьми из нашего кишлака.

— Что они там делали? Кто подослал их, этих беспризорников? Небось испугались, что алименты придется платить?

— Что ты сказала?! — Самади сделал угрожающий шаг вперед и чуть ли не замахнулся шлангом. — Замолчи сейчас же!

Жена мгновенно притихла. Ошалело смотрела на мужа: вроде это был Самади, тот самый, тихий, кроткий человек, какого она знала, и в то же время не Самади, другой — решительный и уверенный в себе.

Во двор вошла тетя с покупками с базара. Увидев невестку, воскликнула с неподдельной радостью (о, женщины!):

— Зарифа, это ты, доченька?! Здравствуй, наконец-то мы дождались тебя!.. — Она обняла опешившую от такого приема Зарифу. — Ты уж Музаффара не вини, у него школа, дети. Хорошо, что ты сама прислала дочку. Мы по вас так соскучились.

…Зарифа открыла дверь комнаты. Неловко ей было входить в комнату, которую она надолго, а может, и навсегда оставила. Увидела свой халат на вешалке — его, оказывается, и не тронули. Невольно сняла его с вешалки, неловко взглянула на мужа — тот стоял у окна и молча смотрел на нее. Зарифа хотела было повесить халат на место, но Самади сказал:

— Возьми, не ходить же дома в таком платье.

Она взяла халат и вышла.

— Я завтра утром приду, — донесся голос тети. — Ты бы только знала, Зарифа, сколько у меня хлопот с внуками!..

В чайхане Кривого Барота за обильным дастарханом сидели старик Хуччи, табунщик Хасан, Самади и два старика из соседнего кишлака.

— Мы знали твоего отца, Музаффар, — говорил гость из соседнего кишлака, самый видный и самый старый, если не считать старика Хуччи. — Садовник он был замечательный, коснись его рука — даже трухлявое бревно распускало листья… Ведь правда, Халмат?

— Правда, — нерешительно подтвердил второй гость.

— И главное, сердобольный был человек. Себя в обиду не давал, — продолжал гость, — но и прощать умел. Правда ведь, Халмат? Вот и Хуччи-ака может подтвердить. Хороший был человек покойный Халик?

— Да, он лошадей очень любил, — сказал старик Хуччи.

— Вам бы только о конях, Хуччи-ака!.. — усмехнулся гость и повернулся к Самади: — Ты уж прости нашего Саттара. Он еще молодой, неразумный. Прости парня. Его могут посадить надолго, жалко будет, если в молодые годы…

Самади молчал.

— Вы скажите, Хуччи-ака… — попросил гость.

— Пускай учитель сам скажет, — рассудил старик Хуччи. — Вот меня однажды избил Усман. Его давно нет в живых, а я все не могу простить, а все потому, что было несправедливо.

— Усман был злой человек, — морщась, перебил его гость. — Саттар просто глупый еще… С кем не случается? Немножко был пьян, не разобрал- Может, вас за городских принял…

— Значит, он у вас пьет? — насторожился старик Хуччи. — И о городских вы зря. Какая разница — городские, не городские…

— Это я к слову, Хуччи-ака. Да и сам Музаффар немного виноват, зачем им мешать, и все из-за какой-то лошаденки. Ну, побаловались бы и отпустили…

— А он еще лошадей мучает! — старик Хуччи не выдержал. — Нет, Мухаммад, я не могу за него просить — пьет, бьет!..

Старик Хуччи ушел, даже не простившись.

— Святой нашелся! — сказал гость с издевкой. — Будто сам никогда не пил!..

— А он и не пил, — сказал Самади.

— Да-да, я что-то не слышал, — поторопился сказать Халмат, потом он быстро развязал лежавший рядом узелок, вытащил роскошный халат и, не дав Самади опомниться, накинул ему на плечи.

— Зачем это?.. — только и успел сказать Самади.

Халмат это воспринял как знак примирении, взбодрился, взял из-под тюфяка другой узелок, совсем маленький, с деньгами.

— Мы возместим вам все, Музаффар-бек…

Самади растерялся, побледнел. Скинул с себя халат и резко поднялся.

…На улице его догнал табунщик Хасан.

— Зря ты их обидел, Музаффар…

— Значит, всякий подонок, у кого есть деньги, может в меня стрелять? — повернувшись, спросил Самади.

— Зачем так? Все-таки соседи. Что наш Галатепе, что их кишлак… Не первый день видимся…

— Не могу, теперь не могу… — Самади двинулся дальше.

— Но старики… Они же по-хорошему…

— А вы свое взяли уже?

— Что ты городишь! Они же в тебя стреляли…

— И вы что — жалеете, что в вас не стреляли? Быстро все забываете! Помните, как вы дрожали из-за горстки черешен?! У меня дети, а не черешни, и никому я не дам их унижать!.. Никому!