Гарри Бардин: Прежде мы были птицами

Как завороженная устремила свой взгляд птица-цыганка на это перышко…

И тут перед пей вырос павлин, дунул резко — и отлетела далеко в сторону последняя память о вожаке. Распустил павлин свой ослепительно-яркий хвост и закрыл им и солнце и небо.

Ни разу в жизни не видели вольные птицы такой красоты и застыли в немом восторге. А когда павлин одарил полюбившуюся ему птицу-цыганку золотыми кольцами и всю стаю хозяева уважили дорогими подарками— шалями, монистами, серьгами, — стая вышла из оцепенения. Полилась поначалу неторопливая песня и, все больше набирая силу, перешла в огненную пляску.

Это была свадебная песня.

Это был свадебный танец.

Кружилась стая вокруг красавицы-птицы.

А та стояла, смущенно опустив голову, рядом с павлином.

Подхваченные общим весельем, бросились в круг две полные пожилые утки — тоже захотелось сплясать, спеть, как вольным птицам! Но уж больно нескладно у них это вышло. Повел на них павлин взглядом — и смущенно отошли в сторону утки.

А песня продолжалась.

Ах, какая это была песня!

Ах, какой это был танец!

Ничего не жалко, только бы это услышать, только бы увидеть!

И хозяева ничего не жалели. Новыми подарками одаряли дорогих гостей. Накинул павлин цветастую шаль с каймою на плечи любимой. Повела она плечами, но шаль не скинула. Преподнес он ей серьги золотые — стала она еще краше. Встряхнула головой, взмахнула крылом — шире раздался круг. Величественно поплыла она по кругу, наклонив гордую голову и опустив крылья.

Стая прихлопывала в такт этому танцу, подхватывала на лету песню.

Дивились хозяева на красоту вольной птицы. Павлин не мог оторвать от нее глаз. Красавица то перегнется, откинув крылья, то взовьется, взмахнув шалью, то закружится так, что в глазах пестрит.

Не выдержав, сорвалась с места стая и заплясала в бешеном ритме.

Неожиданно в общее веселье ворвался какой-то странный, тревожащий звук. Приближаясь, он слышится все отчетливей и громче: курлы-курлы, курлы-курлы, кур-лы-курлы…

Проплывает над золотой клеткой косяк журавлей. Замерло веселье. Хозяева и гости проводили взглядами полет вольных птиц. Красиво летели журавли, плавно и величаво взмахивая крыльями.

Засуетился павлин. Бросился к повеете. Бусы накинул. Одни! Другие! Захлопал крыльями, подгоняя веселье. И нехотя вновь задвигалась стая, набирая прежний ритм. Закружились птицы, пошли вокруг невесты. Но не было прежнего веселья. И вновь они остановились, запрокинули головы в небо, наполненное криком вольных птиц.

И тогда решительно двинулась из круга красавица невеста. Уж павлин и так, и эдак ее останавливал, и хвост свой неотразимый распускал. Но прошла она мимо, а за ней двинулась стая. И вот уже гости стоят по одну сторону клетки, а хозяева — по другую.

Взмахнули птицы-гости крыльями, потянулись ввысь… Но не смогли взлететь — тянули их вниз, к земле, золотые серьги, тяжелые мониста, пестрые пышные шали. Стая вновь и вновь беспомощно взмахивала крыльями и, поняв, что ей не взлететь, потянулась к высокому холму.

Но и там их усилия были тщетны.

Желание взлететь заставляло стаю подниматься то па один холм, то па другой…

Неслись над ними свинцовые тучи. Ветер кружил первой снежной порошен.

И снова берег реки, догорающий цыганский костер. Прошла ночь. В синеве рассветного неба летят, кувыркаются птицы. Разноголосый птичий гомон оглашает воздух, возвещая начало нового дня.

А внизу, у догоревшего костра, запрокинув головы, любуются птичьим вольным полетом черноглазые люди.