Джузеппе Боффа - СССР - от разрухи к мировой державе. Советский прорыв

Эти результаты были получены при гораздо более высоких, чем было предусмотрено, расходах. Капиталовложения в промышленность составили 23,3 млрд. руб. вместо 16,4 млрд., при этом тяжелой индустрии досталось значительно больше, чем было предусмотрено. Легкая промышленность – «группа Б» – была принесена в жертву. Сельскохозяйственное производство претерпело не подъем, а сильное падение. Реальная зарплата и доходы населения уменьшились. Транспорт переживал кризис.

Но было бы вместе с тем грубой ошибкой рассматривать пятилетку как неудачу. Законна гордость, с какой этот подвиг сохраняется в коллективной памяти советских народов. «Люди строили заводы в неслыханно трудных условиях, – скажет позже Эренбург. – Кажется, никто нигде так не строил, да и не будет строить». В чудовищно напряженном и хаотическом движении вперед были заложены основы индустриализации страны. Полторы тысячи крупных предприятий было построено или реконструировано настолько, что практически они стали новыми. Много других осталось в незавершенном виде: они будут достроены в последующие годы, и тогда скажется их благотворный вклад в развитие экономики. Несмотря на нечеловеческие трудности, Магнитогорск и Кузнецк становились явью. Электростанция на Днепре была закончена. Машиностроение добилось потрясающих успехов, хотя и по сей день их нелегко измерить; появились целые отрасли, каких не было в России: самолетостроение, тракторные и автомобильные заводы, станкостроительные предприятия. Из страны, ввозящей оборудование, СССР превращался в страну, производящую оборудование. Станочный парк в промышленности обновился более чем наполовину. Именно тогда был заложен фундамент советского могущества. В особенности это относилось к производству современных видов вооружений. Среди иностранных наблюдателей было все больше таких, которые улавливали очертания этой действительности под бесформенной магмой изуродованной пятилетки.

Яростный штурм первой пятилетки сочетался с коллективизацией сельского хозяйства. После революции страна не знала подобного бурного внутреннего процесса. Нельзя, однако, представлять себе этот новый этап аграрных преобразований чем-то вроде урагана, налетевшего на страну, где жизнь протекала с буколической безмятежностью. Это правда, что крестьянские массы воспринимали их как катаклизм. Но, с другой стороны, кризис, который советская деревня переживала в 20-е гг., был реальным кризисом.

С революцией крестьяне получили землю, и все же десять с лишним лет спустя они жили еще под гнетом нищеты и бескультурья. Индустриализация вызвала массовый уход с земли. На селе начиналась вербовка рабочей силы. На новые стройки приходили порой целые деревни во главе со своими «старостами», с собственными тачками и лопатами. Как ни билось большинство земледельцев, жили они плохо. «Дети ходят раздетые… Лошадь меня объедает…» – говорил один из них. Хотя влияние коммунистов в деревне было невелико, а неграмотность – повсеместной, среди крестьян бродили новые идеи. Патриархальные устои так и не возродились.

В убедительном, хотя, пожалуй, излишне оптимистичном выступлении Баумана на XV съезде ВКП(б) описывались те резкие контрасты, к которым все это приводило: появление групп комсомольцев и «звериная ненависть» к коммунистам; первое пробуждение интереса к мировой политике и «одновременно антисемитизм»; радиоантенны над соломенными крышами избенок и беспросветный алкоголизм; незавершенность «дела буржуазно-демократической революции» и замыслы социалистической революции. Кто в прежней русской деревне знал о событиях в Китае? Теперь же новости доходили и до села, и кое-кто радостно восклицал: «В Китае побили всех коммунистов, скоро и у нас будут бить».

Путь к повышению низкого уровня производительности сельского хозяйства лежал через крупное хозяйство, объединение усилий и материальных средств, широкое внедрение механизации – кто-кто, а большевики всегда исходили из этого убеждения. Идея была разумной. Однако, даже прозябая в далеко не блестящих условиях, крестьянин – и в особенности пресловутый середняк – сохранял недоверчивость к такого рода проектам. Помимо привязанности к недавно обретенному земельному наделу в его психологии была заложена еще глубинная враждебность к крупному хозяйству. Из-за многовекового опыта угнетения оно ассоциировалось у крестьянина с невозможностью трудиться на себя, с обязанностью работать на других, чуть ли не с возвратом крепостного права. Мотив этот, кстати, неслучайно был широко использован противниками коллективизации. В теории классиков марксизма – Маркса и Энгельса, а затем Ленина – необходимое преодоление подобного крестьянского мышления неизменно связывалось с медленным процессом, в ходе которого возрастающее давление экономических потребностей сопровождается возникновением технико-агрономических предпосылок, способных намного повысить производительность земледельческого труда. XV съезд ВКП(б) подтвердил верность этой линии.