Сергей Доренко - Россия, подъем! Бунт Расстриги

Я обещал про интервью рассказать, раз мы говорим уже о личных качествах. Я приехал к Путину впервые, это был 99-й год, я приехал в самых первых числах сентября на интервью. И надо сказать, что тогда он довольно легко согласился. Я ждал его в Белом доме 2,5 часа, и позже я понял, что Путин не может не опаздывать. Он не смотрит на часы потому, о чем я уже говорил прежде: он с кем-то встречается, он с ним говорит не как с функцией, а он говорит как с окончательно родным человеком. В силу этого все графики летят к черту мгновенно. Я ждал 2,5 часа. Потом поставили свет. Первая его фраза была, пока еще ставили свет, он вот так, лучась глазами и очень приветливо сказал мне: «А вы знаете, что в нашей организации вас недолюбливают?» Он сказал не строго, он сказал это не угрожающе, он сказал это с таким любопытством и как бы ожидая, что я отвечу. А я говорю: «Владимир Владимирович, а мне кажется, что в вашей организации совсем большие генералы могут меня недолюбливать, а средний состав, офицеры, безусловно, очень меня уважают. Я не сомневаюсь в этом нисколько». Я тогда лез в бутылку по любому поводу, я же звездой был. «А еще, – сказал я, – Владимир Владимирович, ваша организация называется Российская Федерация, потому что вы премьер Российской Федерации. А меня в Российской Федерации дико любят».

Он все это время улыбался и как бы с улыбкой просвечивал, просматривал, что я за перец такой. А я бухтел: «Бу, бу, бу…» Бухтел чего-то такое ворчливое.

Интервью обычно продолжались дольше, тогда же писали кассеты, сейчас это уже смешно, а тогда писались кассеты. А кассеты мы привозили к нему, к Путину, получасовые, по 30 минут. Ну, я писал всегда не меньше двух кассет. Значит, соответственно, чистого времени примерно час. Но в эфире давалось, насколько припоминаю, меньше, 8–10 минут. Интересовало, конечно, главным образом нападение басаевцев на Дагестан – это было тогда абсолютно принципиальной темой для всего общества. Путин относится очень внимательно к общественному мнению, которое изучает абсолютно профессионально, чтобы вы понимали. Он не по газетам изучает, он изучает через опросы. Опросы, которые делают для него несколько служб. Одна из них, если я правильно информирован, это ФОМ Александра Ослона, фонд «общественное мнение». Как сейчас дела обстоят, я не знаю, я не приближен к этим сферам. Но он дико интересуется общественным мнением, как будет прочитано, как будет услышано. Для Путина важны не только сами события, но восприятия этих событий. Восприятия, возможные деривативы, возможные последствия, и дальше – как, возможно, это будет использоваться сторонами, различно действующими лицами и так далее. То есть он информацию обрабатывает очень глубоко и профессионально. Это не самодурство и не инстинкт. Вот Ельцин действовал по инстинкту, он чувствовал запах земли. Путин исследует практически, как ученый, все это.

Я помню, что я прокачивал тему, что нужно вторгаться в Чечню. Напомню, что это сегодня кажется очевидным, тогда это не было очевидным, потому что у нас был какой-то такой мир Хасавюртовский, и формально русским войскам нельзя было входить в Чечню. А я очень был сторонником вторжения и наказания сепаратистов и приведения Чечни к покорности. Я вернулся как раз из Дагестана, с войны, где был у Казанцева в штабе, и потом видел, как Казанцев роту охраны своей снял, мы остались без охраны. И Казанцев отправил роту охраны, которая охраняла его штаб, помогать подразделению внутренних войск. Казанцев в какой-то момент понял, а мы видели с горы над Гамияхом, как идет бой за Новолакское. И когда Казанцев увидел, что Вешников окружать взялись, надо было точным быстрым ударом с фланга освободить ребят из ВВ, и он снял наполовину перебитую роту охраны, которая ночью воевала за Гамиях, и бросил ее в бой мгновенно. И вот я под всем этим впечатлением, понимаете: порох, смерти, люди, множество смертей, множество глаз таких, опустошенных. Живые с убитыми глазами, которые потеряли друга, – много страдания и подвига.

Я возвращаюсь к Путину и говорю: «Надо вторгаться в Чечню». Я ему говорю прежде интервью. А он именно с этим научным подходом мне говорит: «А попробуйте сказать об этом в программе. Вот что народ об этом думает?» Ну, я тут сорвался с цепи: «Владимир Владимирович, да что народ думает, да чего думать – брать и все, громить, залить напалмом и сжечь, к чертовой матери! Что там думать! До грузинской границы сровнять все, в щепу срубить! Да что вы спрашиваете, что народ думает!» – «Но вы спросите, – говорит он мне, – народ надо спрашивать».