Григорий Луговский: О природе сакрального. К истокам духовного опыта

М. М. Бахтин. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и ренессанса. – М., 1990, с. 34. В качестве наиболее древнего примера изображения гротескного тела можно вспомнить статуэтки т. н. «палеолитических венер».

Сакральное уже не бессознательно, но еще не сознательно. Оно соответствует мистическому порогу озарения, интуиции, творящей новый факт сознания, вместе с тем погибая. Тем самым сакральное подобно «богу данного момента», действующему мгновенно, появляющемуся ниоткуда и исчезающему в небытии. Последствия этого вторжения мы знаем как сакрализованное. Оно призвано сохранить часть силы породившего его импульса.

М. Д. Хлобыстина. Говорящие камни – Новосибирск, 1987, с. 28

А. И. Мазин. Традиционные верования и обряды эвенков-орочонов. – Новосибирск, 1984, с. 12.

Е. С. Новик. Обряд и фольклор в сибирском шаманизме. – М., 1984, с. 221.

Калифорнийцы «причину болезни видели в каких-то материальных вещах, попавших в тело, местное название которых Кребер переводит на английский словом pain – боль… Та же самая «боль», по поверью калифорнийцев, может сделать человека шаманом, если он сумеет преодолеть ее и подчинить себе» (С. Токарев. Религия в истории народов мира. – М., 1986, с. 121).

Б. Вышеславцев – философ, интересный тем, что пытался соединить юнгианство с подлинной религиозностью, считал сублимацию противоположной профанации, значит равнозначной сакрализации. Мы склонны к тому же мнению, отмечая, что сублимация – духовный процесс, сходный с гегелевским «снятием».

А. К. Байбурин. Некоторые вопросы этнографического изучения поведения// Этнические стереотипы поведения – Л., 1985, с. 17.

Некоторые физики, биологи и лингвисты указывают на прямую аналогию между естественным языком и генетическим кодом (см.: В. В. Иванов. История славянских и балканских названий металлов. – М., 1983, с. 149.), что позволяет предполагать, что в основе живого лежит текст, набор знаков, программа, смысл. А если учесть мысль, что между жизнью и нежизнью нет пропасти, то такую же подоснову можно искать в бытии вообще.

М. Элиаде. Священное и мирское…, с. 75

В. Р. Кабо. Первоначальные формы религии// Религии мира. 1986. М. – 1987, с. 148.

Е. С. Новик. Архаические верования…, с. 154.

Там же, с. 131.

В. Тэрнер. Символ и ритуал. – М., 1983, с. 9.

К. Лоренц. Агрессия. – М., 1994, с. 224.

А. Мень. История религии – М., 1991, т. 1, с. 93.

П. Гуревич. Лебедь, опустившийся на грудь… // «Наука и религия», №1, 1994.

Там же.

Л. Витгенштейн. Философские работы. Ч. 1 – М., 1994, с. 71.

Л. Витгенштейн. Философские работы. Ч. 1 – М., 1994, с. 72.

Широко употребляемый термин «измененные состояния сознания» (ИСС) скорее следует рассматривать их как «измененные состояния восприятия».

«Змея почиталась вместилищем важной и только ей присущей силы… Эта сила – жизнь, чреватая смертью» (Е. Антонова. Очерки культуры древних земледельцев Передней и Средней Азии. – М., 1984, с. 156). Змея – символ не только хтонический, но и космический, тем самым манифестирующий идею двух хаосов. Не случайно жреческую функцию в индоевропейском основном мифе (по теории В. Иванова и В. Топорова) представляет змееподобный персонаж.

Пестроте в моей книге «Сатанизм и шаманство» посвящен абзац, который приведу здесь целиком: «Архаический человек, воспринимая мир чувственно-образно, практиковал сопоставление цветовой гаммы с конкретными явлениями и предметами, причем значение пары „цвет-объект“ было далеко от условности, отличалось стабильностью в каждой традиции (В. Тэрнер. Символ и ритуал. – М., 1983, с. 100—103). Маргинальность и неопределенность мифическое сознание закрепляло в такой же цветовой двойственности – пестроте. Наиболее неопределенные, двойственные по природе (свинья – не хищник, не травоядное), а также в энергетическом смысле „сильные“, производящие эмоциональное впечатление животные (змея) определяются как пестрые. Такие существа чаще всего имеют мистическую связь с шаманом, который сам, как о том свидетельствуют некоторые языковые и фольклорные архаизмы, является пестрым (лит. sarkast – врун, лтш. raibaja but – быть пьяным, лит.-польск. Ledvo marga – о человеке при смерти, рум. pistruetul – одно из имен дьявола; все эти слова имеют связь с понятием пестроты). Пестрота выступает метафорой пограничного состояния, а также хаотичности, непознанности. Возможно, особой сакральностью пестроты объясняется приверженность архаических народов к ярким цветам в нарядах (А. Потебня. Мысль и язык. – К., 1993, с. 57—58)».