Петр Черкасов - Шпионские и иные истории из архивов России и Франции

В последних числах апреля 1847 года Луи-Наполеон посетил российского посла в Лондоне барона Филиппа Ивановича Бруннова и передал ему письмо, адресованное шефу Третьего отделения графу А. Ф. Орлову, ближайшему сподвижнику Николая I.

«Уже долгое время одним из моих самых сильных желаний, – писал Бонапарт, – является возможность удостоиться чести быть представленным Императору, так как со времен моего раннего детства я испытываю к монархам этой великой империи чувства признательности, внушенные мне великодушным отношением Императора Александра к моей матери в 1814 году.

Этот мой демарш – не попытка претендента, желающего повлиять на политику Императора; это всего лишь шаг наследника первого солдата Европы, одинокого в этом мире, ищущего как самого большого утешения, которое он мог бы испытать после стольких жестоких испытаний, сочувствия монарха, сердце которого открыто рыцарским чувствам, которые столь редко сегодня можно встретить у коронованных особ.

Каково бы ни было решение Императора, я приму его без всякого ущерба для чувств уважения, которые я к нему питаю. Я прошу Вас, господин граф, принять на себя роль моего адвоката, и я буду счастлив быть обязанным Вам за столь важную услугу» 146.

Намерение Луи-Бонапарта приехать в Россию для установления непосредственного контакта с Николаем I не на шутку встревожило графа К. В. Нессельроде, главу российского дипломатического ведомства, который настоятельно посоветовал императору отклонить столь бестактную просьбу. Бестактность, по мнению канцлера, состояла в том, что Луи-Наполеон всюду в Европе считался преступником, осужденным судом и бежавшим из заключения. По этой причине, как полагал Нессельроде, русский император не мог себе позволить дать аудиенцию государственному преступнику, пусть даже приговор ему вынесен судом «фальшивой монархии». К тому же с 1846 года наметилась некоторая тенденция к нормализации российско-французских отношений, что не могло не быть известно Бонапарту. Уже одно это обстоятельство делало по меньшей мере нежелательным для императора Николая приезд в Петербург Луи-Наполеона.

В первых числах мая из Петербурга в Лондон с дипломатической почтой на имя Ф. И. Бруннова ушло письмо, предназначенное «графу де Сен-Лё», то есть Луи-Наполеону. В нем говорилось:

«Я ознакомил Императора с письмом, которым Вы почтили меня из Лондона с просьбой исхлопотать Вам от Его Величества разрешение совершить этим летом поездку в С. – Петербург, – писал граф Орлов. – Император не мог не оценить мотивы, которые Вы соблаговолили представить, в особенности достойные чувства признательности, которые Вы выражаете к памяти его Августейшего брата, Императора Александра.

Тем не менее, господин граф, несмотря на сугубо частный характер, который Вы желаете придать этой поездке, Вы сами не можете не сознавать, – я в этом уверен, – что Ваш приезд в Россию, учитывая Ваше политическое прошлое, не преминул бы породить множество толкований, коих предпочтительно было бы избежать, я бы сказал, и в Ваших собственных интересах. Е. В-во надеется, что Вы сумеете понять высказанные соображения и что, по зрелом размышлении, Вы сами откажетесь от идеи этого путешествия. Такое решение – единственно возможное в Вашей исключительной ситуации, не содержит абсолютно ничего, что могло бы затронуть лично Вас. Оно ни в коей мере не лишает Вас той симпатии, которую внушают великие военные воспоминания, связанные с вашей семьей. Мне доставляет удовольствие заверить Вас, господин граф, в моей симпатии и самом высоком уважении» 147.

Вежливый, но недвусмысленный отказ не обескуражил Луи-Наполеона. Он верил в свою звезду и явно рассчитывал на дальновидность русского императора и его министров. Последующее развитие событий со всей очевидностью обнаружит, что лондонский сиделец переоценил способности Николая I и его окружения смотреть хотя бы на два-три года вперед. Даже после Февральской революции 1848 года, похоронившей Июльскую монархию, в Петербурге не склонны были всерьез принимать этого изгоя. Между тем и депеши российского посланника во Франции Н. Д. Киселева, и донесения парижского резидента Третьего отделения Я. Н. Толстого свидетельствовали о подъеме бонапартистского движения и росте популярности Луи-Наполеона.

Через месяц после Февральской революции, напугавшей Петербург не меньше, чем Июльская революция 1830 года, Бонапарт, остававшийся пока в Лондоне, но уже готовившийся к возвращению в Париж, предпринимает вторую попытку найти взаимопонимание с Николаем I. При этом он проявляет высшую степень доверия к царю, буквально рискуя своим политическим будущим. В конфиденциальном письме на имя графа Орлова от 28 марта 1848 года Луи-Наполеон говорит, что понимает всю степень угрозы, исходящей от революции во Франции для «спокойствия Европы». Он заверяет Орлова, а через него – Николая I в своих миролюбивых намерениях и в своей готовности навести во Франции порядок, в котором жизненно заинтересованы все европейские государства. Он говорит о своей растущей популярности во Франции. Но для восстановления порядка ему требуется не только доверие, но и деньги. «Имея в своем распоряжении один миллион франков в год до достижения поставленной цели, автор этих строк берется быстро достичь желаемых результатов в интересах как можно более скорого установления спокойствия в Европе, – пишет Луи-Наполеон. – По серьезности моего демарша пусть судят о серьезности интересов! По моему глубокому доверию к Вам пусть судят об искренности моих чувств», – добавляет он 148.