Леонид Леонов - ... и пусть это будет Рязань!

Рязанская промышленность так и не расцвела до самой революции. К средине прошлого века во всей губернии состояли на учете 180 фабричек с 16 000 рабочих. Шестьдесят лет спустя эта цифра поднялась едва до 25000 человек, хотя количество промышленных объектов возросло до четырех с половиной тысяч.

В этом грустном городе служил вице-губернатором (1858–1860), а потом управляющим Казенной палатой (1867–1868) М.Е.Салтыков-Щедрин; в местном архиве бережно хранятся папки дел с его подписями. Судя по тому, что уже в период после своей рязанской службы он опубликовал в «Современнике» свои «Невинные рассказы», «Признаки времени», «Помпадуры и помпадурши», рязанское бытье лишь укрепило в нем вятский опыт познания Российской империи. Обычно, бородатый, военного звания, сатрап, украшенный знаками царской милости, венчал собою сложную — бюрократическую машину управленья. Не кто иной, как Салтыков, писал в проекте одной совсем не сатирической статьи, что власть губернатора «настолько обширна, что усилить ее нет никакой возможности». Именно это всемогущество, помноженное на усердие и невежество, и доставляло писателю тот материал, который ныне кажется стоящим вне границ здравого смысла… Вторым китом города и рулем руководства был архиерей. Перебывало их в Рязани множество, разных свойств и характеров, упитанных и тощих, но, как ни расспрашивали мы тамошних Плутархов и Фукидидов о самых достойных из них, они сумели назвать лишь Арсения, на заре рязанской жизни укреплявшего стены кремля, да еще Симона Лагова, приятеля Тихона Задонского и просветители дикого и неопрятного тогдашнего духовенства, да еще Мисаила, убитого мордвой на проповеди (1656), да еще Смарагда, живо описанного Лесковым в «Мелочах архиерейской жизни». Позднейшие иерархи уже не отличались ни присутствием разума, ни деяниями своими, кроме разве Иустина, автора десятитомного собрания проповедей на разные случаи жизни и памятного рязанским старожилам тем, что перебрался сюда из Томска с «племянницами». Венцом его деятельности является преобразование здешнего мужского монастыря в женский, чтобы было куда поместить очередную из них игуменьей… Пастыри всегда соответствовали стаду своему. До самого начала XIX века немногим может похвастаться Рязань перед страною. Еще длилась черная ночь над Россией, прикрытой солдатским николаевским сукном. И только сквозь дымку минувших веков смутно мерцали наивные предания о святом, что приплыл сюда по воде на разостланной мантии с двумя колоколами подмышкой, да о страшном хане, который, по древнему монгольскому обычаю, повелел разъять на суставы Романа Рязанского.

Еще беспросветнее тянулась жизнь в бедных рязанских деревнях, опекаемых просвещенным дворянством. Не про него ли и писал Михаил Евграфович, что «…бывают общества, где эксплоатация человека человеком, биение по зубам и пр. считаются не только обыденным правом, но даже рассматриваются местными философами и юристами с точки зрения права». По рассмотрении рязанских хроник вряд ли можно упрекнуть даже в этом рязанских отцов отечества. Издевательское отношение к человеку было освящено вековым опытом царской России. Босая четырехсоттысячная масса [6] По спискам почти накануне отмены крепостного права. кормила 5000 господ. И делалось это не по достатку крестьян, а по потребностям самих помещиков. Даже в 48-м году, когда холера и неурожаи опустошили вконец рязанские раздолья, помещик имел мужество посылать старосте приказ (буквально): «оброчную сумму собрать непременно; болезнь не есть отговорка, она существует везде и не может служить помехой для работы. Что ж, я по миру пойду, чтоб побаловать лентяев?» И вот, в трудную минуту своей хлопотливой жизни, рязанский вояка ген.-майор Гурко запрягает мужиков в сохи и бодро пашет ими, как скотиной.

Было бы преувеличением сказать, однако, что участь этих универсальных кормильцев, доставлявших господам буквально все, была скотская; она была хуже, потому что от них требовалось удовлетворение таких прихотей, каких обычно не требуют от скота. Уж не в поощрение ли этого абсолютного всевластия и существовал закон [7] Свод Законов, т.IX ст.1045-1048, 1103-1105. , по которому барин обязан был «пещись» о содержании крепостных, доставлять им способы пропитания и не допускать до нищенства. В противном случае он платил сурьезный штраф в 1 р. 50 к. На деле же меру ограбления и воздаяния помещичьего не поверял никто. Губернское правление не имело права входить в рассмотрение причин барского гнева. Помещики хоть и дрались между собою [8] В особенности знаменито сражение кн. Долгоруковых с князьями Несвицкими; предводитель последних был унесен с поля сражения с пробитой в пяти местах головой, с вышебленным глазом, избитый, одежда в клочьях. Трофеи одержанной победы — порубленный лес, лошади и упряжь были с пением подходящих песен доставлены в имение Долгоруковых. , но держались круговой поруки. А один предводитель рязанского дворянства, Н.И.Реткин, даже признавался с откровенностью, что «…если я увижу, что мой брат дворянин зарезал человека, то и тут под присягу пойду, что ничего не знаю!» Они не оставались лишь словесностью, эти хрестоматийные примеры классовой солидарности.