Юрий Никитин - Знаем ли мы американскую фантастику?

Едва ли не в каждой статье встречаются сетования, что из советской фантастики исчезли утопии. Последней называют "Туманность Андромеды", опубликованную еще в 1957 году. Именно с этого романа начался качественный скачок нашей фантастики. За эти тридцать лет фантастика росла, взрослела, набиралась опыта, мудрости… Наивно требовать, чтобы критерии не менялись. Иногда доводится услышать гордое высказывание: я с детства сохранил свои взгляды, все идеалы, стремления! Звучит эффектно, но ведь человек сам же признается, что не развивался, не умнел, не превращался из гусеницы в бабочку! Многие из нас мечтали быть дворниками, чтобы собирать на тротуаре шайбочки, колесики, мечтали стать пожарниками, моряками, милиционерами…

Пришло повзросление и в фантастике, но здесь еще предстоит появиться профессиональным критикам, чтобы это заметить. Утопия — это всегда только роман о наилучшем устройстве государства, не о человеке. Сейчас возрос читательский спрос на "очеловеченную" фантастику. Повзрослевшие читатели наконец-то ощутили, что все утопии всегда скрыто амбивалентны. Достаточно вспомнить надсмотрщиков Мора, Кампанеллы… Читая Кампанеллу, не только наивный школьник может обмануться, подумать, что перед ним сознательная антиутопия. Критики упорно помещают утопию и антиутопию на самых дальних друг от друга концах шкалы, но присмотритесь, в самом ли деле разница между ними так уж велика?

Утопия, говоря профессиональным языком, — это крайняя степень этатизма. Этатизм, в свою очередь, является крайней формой средневекового геоцентризма. Государство здесь стало высшей ценностью, главной целью существования человека. Государству в утопии приносится в жертву экономическое благосостояние, эстетические ценности, человечность, справедливость. Наконец — семья, дети, жизнь!

Пора осознать, что к утопии не обращаемся не из-за творческой слабости современной фантастики, а как раз наоборот. Повзрослели, помудрели. Наконец-то главной ценностью стал человек, бывший винтик утопии. В его душе, как с удивлением поняли фантасты, поместятся все пути развития, все галактики, все вселенные. Правда, это были азбучные истины еще для Достоевского, но фантастике многому приходится учиться заново.

И даже такой азбучной истине, что многие революционеры, как ни грустно, — потенциальные консерваторы. Они искренне верят, что правильное устройство общества автоматически обеспечивает правильную жизнь, и, устроив все, как им кажется, правильно, больше никаких изменений не хотят. Ни в обществе, ни тем более во взглядах человека.

Так что время создания утопий, время стремления написать утопию осталось в наивной молодости фантастики. Сейчас наступило время дистопий, которые критики должны научиться отличать от антиутопий. Как пример дистопий можно привести роман Оруэлла "1984", который ныне получил одобрительную оценку нашей критики. Этот роман обычно ставят рядом с антиутопией "Мы" Замятина.

Дистопия — изображение идеально плохого общества. Изображение еще несуществующего социального зла, зла чисто житейского, глубоко личностного. Антиутопия же обычно направлена на развенчивание утопических тенденций, высмеивает увлечение НТР. У Замятина и Оруэлла разные представления о главном зле будущего. У Замятина это технология, у Оруэлла — психологический контроль.

В пользу скорейшей публикации "1984" стоит добавить, что автор идею романа вынес из республиканской Испании, где он сражался с фашистским режимом Франко. Оруэлл прибыл в Испанию в качестве британского корреспондента, но, будучи исключительно честным и совестливым человеком, он не мог остаться в качестве нейтрального наблюдателя. Взяв винтовку, он пошел в окопы. Из всей разноголосицы партий, течений, группировок он выбрал наиболее последовательных борцов с фашизмом, как он считал, и сражался в отряде анархистов-синдикалистов. Они последними держали оборону Мадрида и почти все погибли. Оруэлл был тяжело ранен в горло, пуля прошла в миллиметре от сонной артерии. Из Испании он вернулся с ненавистью к фашизму и замыслом антифашистского романа "1984". Позже Оруэлл скажет: "В Испании я в который раз понял, что роковая дилемма человека — сила или благородство, и что в этом выборе он по существу не волен. Что-то решает за него. Я, например, не могу выбрать силу".

От романа Оруэлла, оценка которого так радикально менялась с годами (в этом заслуга происходящей перестройки), перейдем к более бесспорным вещам.