Борис Тетенбаум - Гений зла Гитлер

Но боль унижения Германии они ощущали очень остро.

Почему, собственно, их патриотический порыв замкнулся именно на Гитлере? Если мы хотим это понять, то нам есть смысл послушать людей, входивших в самом конце 20-х годов в его близкое окружение.

Одним из них был Франц Пфеффер фон Заломон.

Он был человек из хорошей дворянской семьи, не чета какому-то австрийцу-ефрейтору. И в университете поучился, и не в каком-нибудь, а в Гейдельбергском, и после университета поступил на государственную службу, а когда началась война – стал офицером и служил сперва в Генштабе, а потом – на Западном фронте, командиром батальона. После поражения создал собственный вольный отряд, который так по его имени и назывался – «Пфеффер». И повоевал – и с коммунистами в Руре, и в Прибалтике, и в Верхней Силезии, против поляков, и в Литве. Карьеру ему сломало участие в капповском путче – из рейхсвера его уволили. В 1925 году он вступил в НСДАП и очень скоро стал гауляйтером Вестфалии, и занимался не только партийными делами, но и СА. В 1926-м Гитлер и вовсе назначил его главой СА. И он руководил всей организацией – до тех пор, пока не начались трения между СА и СС и Гитлер его не уволил.

Так вот Пфеффер не только подчинился Гитлеру, но и говорил, что тот способен наполнить сердца миллионов убежденностью и что только его воля и сила характера могут гарантировать победу национал-социализма.

Пфеффер считал, что у Гитлера, этого «солдата с цыганской кровью» – комплимент крайне сомнительный в свете расовой программы НСДАП – есть шестое чувство в политике, и он неизменно принимает единственно верное решение, и что это поистине сверхъестественный дар.

Правда, даже и у столь восторженного почитателя, такого как Франц Пфеффер, имелись сомнения. Он думал, что это «гений, такой, какой может появиться разве что раз в тысячу лет» , но у него есть своя темная сторона. Пфеффер приписывал ее низкому происхождению Гитлера, отсутствию у него хоть сколько-нибудь приличного образования и привычкам к лени и беспорядочности, свойственным художнику богемного толка.

Похожие мысли были и у Грегора Штрассера. Он считал, что у Гитлера есть истинно пророческий дар к предвидению политической ситуации и потрясающие способности к управлению настроением масс, и что у него есть решимость действовать перед лицом, казалось бы, непреодолимых трудностей, но это все достигается инстинктом и интуицией, а не систематической работой.

Можно привести и еще одно мнение, высказанное Отто Вагенером, начальником штаба СА в 1929 году. Он был буквально влюблен в Гитлера, смотрел на него снизу вверх, как на некоего полубога, и вместе с тем Вагенер был озадачен. Он полагал, что в Гитлере есть «азиатская страсть к разрушению» и что его периодические вспышки ярости – это не гений, а ненависть, и рождена она глубоким чувством неполноценности, и что «это не германский героизм, а жажда мести, достойная гунна» [3]. При всем глубочайшем восхищении Гитлером Отто Вагенер видел в нем «нечто чужое» .

Может быть, даже лучше сказать – нечто потустороннее?

Адольф Гитлер культивировал отчужденность. Его мало кто видел вообще. A встречался он, как правило, только с ближайшими сотрудниками и даже для таких людей, как Франц Пфеффер, был фигурой отдаленной. Очень и очень немногие могли обратиться к нему, используя обращение «Du», эквивалент русского «ты». Обращение «мой фюрер» еще не полностью прижилось, близкие сотрудники обычно за глаза называли Гитлера «Der Chef» – «шеф», «хозяин».

Ханфштенгль настоял на праве обращаться к шефу обычным образом – господин Гитлер, но это позволялось только ему, да разве еще «придворному фотографу» Генриху Гоффману.

Гитлер – по-видимому, совершенно сознательно – дублировал многие функции своих подчиненных и устраивал так, что их зоны ответственности пересекались. Ссоры были неизбежны – а арбитром мог быть только он. Никто никогда из его антуража не знал всех планов хозяина – всей полнотой информации владел только он.

Никаких формально созданных комитетов не существовало – фюрер не хотел быть связанным никакими рекомендациями, важные решения принадлежали только ему одному.

Грегор Штрассер говорил, что при разговоре один на один Гитлер был в состоянии подавить любого человека – и не логикой аргументов, а просто напором и силой личности. У самого Штрассера, положим, хватило бы характера выстоять любой напор, но он был уверен, что Гитлер способен находить уникальный баланс между незыблемостью цели и гибкостью в поиске путей ее достижения.