9 марта 1967 г.»
Нет оснований полагать, что Иосиф теоретизировал по тому же конкретному поводу. Но он, несомненно, тяжело ощущал эту абсурдную искусственность ситуации, ее безвыходную искусственность.
Как-то придя ко мне – у меня был Поэль Карп, – Иосиф взял номер «Литературной газеты» с какой-то очередной дискуссией, пробежал глазами полосу и, характерным жестом закрыв лицо ладонью, повалился на тахту с криком: «Кто это? Что это? О чем они пишут?!» – очень развеселив нас с Поэлем.
Думаю, что постоянное ощущение унизительной нелепости происходящего в литературе делало жизнь Иосифа в СССР глубоко неестественной…
Унизительная нелепость – вот, пожалуй, главное ощущение от происходившего тогда в литературе и вокруг нее – в отличие от высокой трагедии, которой жили люди Серебряного века в годы революции и террора. На смену экзистенциальному ужасу пришла изнуряющая пошлость.
Очевидно, Иосифу уже трудно было воспринимать происходящее вокруг в высоких драматических тонах. После ссылки сарказм и самоирония стали существенными элементами его поэзии. И не только поэзии.
Незадолго до его отъезда мы сидели в кафе Дома писателей втроем – Иосиф, наш общий друг физик Михаил Петров и я. Иосиф развивал увлекательный план, приблизительно такого содержания – если бы достать «шмайсер» (имелся в виду не именно немецкий автомат времен войны, а любой), то надо бы захватить в заложники первого секретаря ленинградского обкома, увезти его куда-нибудь на Карельский перешеек – на дачу и потребовать от властей перемены политической системы. Весь этот треп велся в полный голос и с серьезнейшим выражением. Миша Петров лениво возражал: «Ося, уже если достать “шмайсер”, то разумнее просто “взять” инкассатора». Так они спорили довольно долго. (Не думаю, что Леонид Каннегисер был способен на такие шутки. Серьезность и трагедийность политической реальности была принципиально иной.)
Вдруг Иосиф замолчал, и я увидел, что он смотрит куда-то в угол залы. В углу, за столиком одиноко сидел над недоеденным салатом – или чем-то вроде – грузный неопрятный старый еврей с седыми лохмами вокруг лысины. Он не ел, но просто уныло смотрел в тарелку. Меня поразило отчаянное лицо Иосифа. «Ты что?» – спросил я его. – «Увидел свою старость», – сказал он.
Очевидно, к этому времени ощущение изжитости того странного типа существования, которое он вел в России, достигло болезненного предела. И в самом деле – поэт с мировым уже именем (в значительной степени благодаря процессу шестьдесят четвертого года – что его раздражало), не имеющий возможности опубликовать на родине ни строчки своих оригинальных стихов – после нескольких небольших публикаций, – ведущий жизнь независимого человека, которая в любой момент может быть пресечена… У него было много значительных заказов на переводы – в том числе целый том любимых им английских поэтов-метафизиков. Но его явно ужасала перспектива, которую с такой болью очертил Арсений Тарковский: «…я лучшие годы продал за чужие слова».
В это время я уже не работал в НИИ Геологии Арктики. Экспедиционная жизнь била далеко позади, и мы с Иосифом виделись часто. От этого времени остались два стихотворных текста, в некотором роде для наших отношений символические.
14 сентября то ли 1970-го, то ли 1969 года (в печатном издании стоит семидесятый год, а у меня есть машинопись с шестьдесят девятым годом) мы с Иосифом собирались идти на день рождения Саши Кушнера. Денег у нас не было. Я в это время оказался в черном списке как подписант и публиковаться под своим именем не мог. Иосиф никогда не мог похвастаться крупными доходами. Мы решили написать Саше поздравительное стихотворение, что как поэт он должен был оценить.
Мы заперлись у нас в кладовке и распределили обязанности – я, главным образом, должен был сочинять сюжеты, а Иосиф перекладывать их в стихи.
Тут я первый раз видел, с какой легкостью дается ему версификации. Рифмы его вообще не затрудняли. Все сочинялось набело. У меня остался оригинал – с минимальной правкой. (Это, разумеется, не значит, что так же легко давались ему собственные серьезнее стихи. Но способность его к версификации была потрясающая.)
В результате нам, как я надеюсь, удалось воссоздать идиллически-иронический мир, Саше, на наш взгляд, приятный и любезный. Этакий мечтательный подарок.
Хотя стихи эти публиковались, но позволю себе – как один из авторов, то есть, не нарушая авторские права, еже раз их представить читателю.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу